Людвиг Вольфганг улыбался и кланялся ей и снова лез в сундук. И достал оттуда большой и красивый ларец:

— А это от моих сестер и братьев, от родных и двоюродных, — он отворил крышку и показал содержимое Урсуле. — Это конфеты, в южных странах их зовут каррамелла. Вы любите конфеты из варёного сахара с разными вкусами?

Ларец был полон дорогих разноцветных конфет. От вида этого разнообразия невеста тут же позабыла про все другие подарки:

— Я очень, очень люблю такие конфеты, — сказала она, хотя, скорее всего, до сих пор даже и не пробовала их. Девочка робко взяла жёлтую конфету. И положила её в рот.

— Это с лимоном, она кислая, — сказал Людвиг Вольфганг.

— Точно! — воскликнула невеста. Её глаза округлились от восторга. — Точно кислая, но и сладкая! Ах, как это вкусно!

Все опять смеялись и радовалась. А мать невесты опять незаметно смахивала слёзы. Но подарки закончились. И возникло некоторое замешательство. Небольшая неловкость, и видя это, смелость на себя взяла госпожа Ланге:

— Господа, обед уже готов, прошу всех к столу.

Все обрадовались, пошли к столу, стали выяснять, кому где положено сидеть, а Волков сразу поглядел на жену. Конечно, та была белее мела, и лицо её было полно негодованием. Элеонора Августа тряслась от злости, глядя, как Бригитт распоряжается, рассаживая гостей за стол.

Бригитт вела себя как хозяйка дома. Только хозяйка могла приглашать всех к столу и рассаживать гостей. Тут Волков был согласен с женой, Бригитт вела себя дерзко, но он никогда не стал бы что-то выговаривать ей. Кавалер понял, что вскоре ему предстоит неприятный разговор с госпожой Эшбахт по поводу Бригитт, и случай этой вопиющей дерзости жена ему ещё припомнит. Но пока он, улыбаясь, садился во главе стола, подле жены и подле госпожи Кёршнер и одного из её сопровождающих, а жених и невеста сели рядом, рука к руке, в середине стола. Так, чтобы их было видно всем, кто сидел за столом.

Опять же Бригитт дала знак, и с кухни на удивление опрятные слуги стали носить в столовую блюда с едой. Блюда те были не так изысканны, как блюда в доме епископа, но кто же с дороги откажется от горячих свиных котлет, от рагу из бараньих рёбер, от обжаренного в муке сыра, и многого другого из хорошей, сытной деревенской пищи, к которой ещё давали отличное вино и очень чёрное пиво. Госпоже Кёршнер и её сопровождающему, кажется, всё нравилось, а жениху было вовсе не до еды. Ему хоть что сейчас подавай, он ничего бы не пробовал даже, он интересовался у невесты, все ли подарки пришлись ей по нраву и какие из них пришлись больше по нраву, чем иные. И умная девочка не вспоминала ни шубу, ни атлас, ни жемчуг, а отвечала правильно:

— Уж таких щёток для волос я ни разу не видела, очень они мне по душе. И зеркало очень удобное, его хоть на кровать себе ставь.

Людвиг Вольфганг выпрямлялся от гордости и, краснея, задавал следующий вопрос:

— Госпожа Урсула, а не кажусь ли я вам… немилым? Может, что вам во мне кажется дурным?

— Нет, ничего такого я в вас не вижу.

— Нет, вы, пожалуйста, не скрывайте, — волновался жених. — Коли уже что кажется вам, так честно и говорите.

Многие прислушивались к их разговору, всякому было интересно, о чем говорят жених и невеста, да шум за столом стоял такой, что никто их не слышал. И Урсула, беря новую, на сей раз красную, конфету из ларца, говорила жениху:

— Так я и не скрываю, коли мне что в вас будут немило, так я вам сразу скажу.

— А уши? — говорил жених, продолжая волноваться.

— Что уши? — не понимала невеста.

— Братья мои говорили, что я лопоухий и что вы меня не примете из-за ушей. И не пойдёте со мной к алтарю.

— Ах, как это глупо и зло говорить подобное. Уши у вас вполне приличные, и я, когда стану вашей женой, не позволю вашим братьям говорить на вас всякое.

— Значит, уши у меня приличные?

— Вполне себе, — говорила девочка и, чтобы убедить волнующегося жениха, добавила. — А коли ваши братья и меня слушать не будут, так мы дядюшке моему скажем, и он им запретит. Уж дядю моего никто ослушаться не осмелится.

Это был серьёзный довод, после которого жених только и смог сказать:

— А я полагаю вас очень красивой, госпожа Урсула. Я доволен, что мне досталась такая красивая невеста.

— Спасибо, добрый господин, — вежливо отвечала девочка, — я тоже довольна тем, что мне попался такой хороший и добрый жених.

Все были довольны в обеденной зале, кроме госпожи Эшбахт, которая то и дело бросала злые взгляды на госпожу Ланге. И так была зла, что есть не могла, хоть монахиня её и уговаривала. Да ещё матери невесты, которая то и дело всхлипывала, глядя на дочь. Но вскоре и она утешилась, услыхав от будущей родственницы, матери жениха, что отец жениха подыскивает дом для молодой семьи. Ищет и не может найти, нужен-то дом хороший, с большим двором, чтобы карету где было поставить, а таких домов сейчас в продаже в городе нет.

Узнав это, Тереза Рене вроде как и успокоилась.

Дело со свадьбой решалось быстрее, чем Волков думал. Видно, что главе семьи Дитмару Кёршнеру не терпелось поскорее женить сына, да так женить, чтобы весь город об этом знал. И вся округа об этом слышала.

Уже на следующий день после знакомства невеста Урсула Видль и её мать Тереза Рене были приглашены в дом Кёршнеров в Мален. Приглашены они были для пошивки и примерки платьев, а также должны были решить всякие важные вопросы: кому и где сидеть на пиру, кто и где будет стоять в церкви, в какие цвета должны быть украшены кареты и бальные комнаты. Также невесте срочно нужно было разучить пару танцев. К стыду своему Волков узнал, что племянница его не знает ни одного танца. Даже крестьянки, девы молодые, хоть какой-нибудь танец, хоть крестьянский, да знали, а тут ни одного движения девица, замуж выдаваемая, не ведала. Не позор ли? Она, коли спросят, уж не ответит, что выросла и возмужала в солдатских лагерях и что раны старые ей танцевать не дозволяют. Как же ей в свет выходить неумехой? Разве что быть девице на балах придётся неумелой дурой, над которой другие женщины