от желания вермилиона, который рассеивается и слабеет в воздухе, по мере того как мы удаляемся от Интестини. Вне Верме его запах становится лишь предательским послевкусием, в отличие от боли, которая останется настоящей, и вы будете ее скрывать, как и все иные тайны, связавшие нас в этих стенах.

Поверьте, что даже если вам удастся сбежать с Интестини, собратья с удовольствием посадят вас в мрачную камеру, чтобы вы не разрушили договор, который вскоре будет заключен между добрым герцогом и моим братом Вироне. Вы будете там выть и умолять о чаше воды, приправленной вермилионом, и они откажут вам с той же жестокой братской ненавистью, с какой вы держите меня в живых, чтобы я развлекала вас пустыми историями. Но когда я перестану говорить, вы захотите большего и, как падре Фелипе, будете жаждать вермилиона больше всех земных благ. Помните, как он скулил, словно собака, когда стражники толкали его в окованную повозку, и рвал когтями землю, пытаясь удержать в горсти хоть каплю пыли, отмеченной кровью дракона? Возможно, от этого вас предостерегал и викарий, прежде чем вы отправились в этот долгий путь, чтобы выследить убийцу своего собрата.

Тот, кто стал слугой Интестини, никогда не вернется к прежнему хозяину и не будет принадлежать никому, кроме вермилиона. Ваш викарий знает об этом, как и епископ, патриарх и герцог. Вы не задумывались, почему, несмотря на все беспокойства и неприятности с моим братом Вироне, герцог сам никогда не ступал на нашу землю, а когда не стало пристава и графа Дезидерио, в качестве защиты и опоры он прислал нам бедного, разваливающегося пьяницу, коим, несмотря на все свое тщеславие, является наш добрый наместник Липпи ди Спина? Почему именно его назначил советником в крае, охваченном ересью и пламенем восстания, несмотря на то, что он, бедняжка, большую часть жизни провел в тавернах, борделях и иных скиниях чувственной радости, а не в замках и военных лагерях? Почему не приставил к нему военных советников, благородных господ или, наконец, пару аббатов и викариев, чтобы они стояли рядом с ним и поддерживали его советом?

Если бы в вас было больше смирения и вы захотели бы слушать внимательнее, вы бы задумались, отчего хранители замка на старости лет, став непригодными к службе, предпочитают доживать свои дни в одиночестве на постоялом дворе Одорико, а не возвращаться в родные края. Кроме того, наши приставы никогда не происходили из высшей знати, несмотря на то что их щедро вознаграждали за верность. Однако облачившись в красное одеяние вермилиона, они становились мертвецами для всего рода, для своих отцов, братьев и родни, подобно тому, как просветленные мертвы для всего мира. И даже когда были открыты ворота наших четырех деревень и проделаны дыры в стенах, к самим вермилианам не пришла вместе с этим бóльшая свобода, и по-прежнему мы приписаны к этой земле, ибо есть узы сильнее, нежели обычай, клятвы просветленных и другие обязательства.

Нет, не заставляйте меня так резко замолчать. Если так будет угодно, я буду молчать и позволю вам уйти, таща за собой тяжелый мешок опасений, который вы пытаетесь от меня скрыть. Но правда в том, что аббат, которого вы привыкли считать отцом, слишком жаждет выслужиться перед орденом, чтобы принимать во внимание вас, ребенка, доверенного ему когда-то с доброй верой. Но возможно, помимо его приказа, вас сюда привело нечто совсем иное. Вы не можете вспомнить, чьи руки подняли вас, кричащего и покрытого кровью, из ног вашей матери и чье наследие вы приняли с первым вздохом.

Скажу вам, прогремев своими старыми костями, что нам, бастардам, достается приданое из нарушенных клятв и лживых обещаний, и потому мы не можем ничему доверять. Порой случается нам подбирать красивое имя для принуждения, которого мы не понимаем. Случается, что мужчины из наших деревень, отправляясь на летний выпас или по иной причине уходя с родного двора, сеют семя в чужую борозду. И тогда рождаются дети, здоровые и сильные дети, на которых вы не увидите ни знаков бастарда, ни других следов греха, в котором они были зачаты. Когда приходит их время, они становятся алхимиками или рудных дел мастерами или нанимаются на службу к приставу, зная, что никогда не покинут этих гор и не познают ни сладости отцовства, ни спокойной старости в собственном доме. Другие, не имя возможности служить вермилиону каким-либо дозволенным образом, подбираются к Интестини, как будто их влечет любопытство или жажда наживы. По сути, они сами не знают, чем это вызвано. Просветленные смотрят на них с жалостью, даже если, повинуясь закону, подводят их к краю Ла Гола и сталкивают в пропасть. Я не скажу вам, принадлежите ли вы к ним, но вам самим, когда вы подниметесь на склон Верме, придется решить, чем наполнит вас первый глоток воздуха: экстазом или ужасом.

Хорошо, я больше не буду говорить о вашем отце, если вы предпочитаете верить, что ваша мать не соединила бы свое тело с лишенным наследства вермилианином или пастухом в вонючей овечьей шкуре. Но со времен, когда я была куртизанкой, я помню много благородных дам, предававшихся разврату, столь бесстыдному, что даже самые распутные шлюхи вздрагивали от отвращения. Поверьте мне, высокородные господа спариваются с карликами, темнокожими рабами с Востока и попрошайками, изъеденными проказой, после чего в платьях, испачканных их семенем, идут в храм и сладко улыбаются худосочным святым, источающим над ними вермилион из бесчисленных ран. Да, синьор, я знаю, что это не имеет никакого отношения к нашей истории. Я говорю с вами только по старческому обыкновению заполнять каждую минуту шелестом слов, которые, впрочем, тут же рассыплются, как высохшие листья, если вы не захотите их собрать и засунуть в страницы своей книги. И если это вас успокоит, клянусь, ваша мать, конечно же, не имела никакого отношения к тайнам Интестини и никогда не слышала сладкой музыки вермилиона. Но вы уже не сможете освободиться от нее, как и я не смогла ее позабыть при графском дворе, и в портовом городе, и в хижине в глубине леса, и в монастырской темнице. И если вы спрашиваете меня, почему я вернулась в деревню Киноварь, то кто знает, возможно, я сделала это просто из тоски? Но я не уверена в ответе и думаю, что вы его тоже не узнаете.

Если это именно то, что вы хотите услышать, то я могу признаться, что вернулась в Интестини на встречу, назначенную мне моими братьями. Вироне позвал меня, зная,