насаждаемому властями порядку являются знаками апокалипсиса: на это же намекает и остановившаяся на ночлег в доме Гапы странница, которая предсказывает скорое появление в селе представителей двух противоборствующих сил. Первыми прибудут сорок греческих священников, посланных антиохийским патриархом, «чтоб проклясть церкви, где держава сняла дзвоны… Грецкие попы прошли Холодный Яр, народ бачил их в Остроградском, к прощеному воскресенью будут они у вас в Великой Кринице…» [Бабель 1991,2:190]. Вторым гостем будет вороньковский судья, который «в одни сутки произвел в Воронькове колгосп» [Бабель 1991,2:190]. Когда судья из Воронькова действительно приезжает в Великую Криницу, странницу-прорицательницу арестовывают за то, что она «агитацию разводила про конец света» [Бабель 1991, 2: 191].

Однако вороньковский судья производит впечатление человека не жестокого, а здравомыслящего и компетентного. Вместо того чтобы произносить речи и созывать сбор, он немедленно «приказал составить список недоимщиков, бывших торговцев, списки их имущества, посевов и усадеб» [Бабель 1991,2:191]. Он до поздней ночи читает опубликованные в «Правде» инструкции райкому и сводки Наркомзема по коллективизации [Бабель 1991, 2: 192]. Евдоким, глава местного сельсовета, представляя Гапу судье, говорит: «В колгосп первая записалась… Потом добрые люди подговорили, она и выписалась» [Бабель 1991, 2: 191]. Гапа насмешливо обращается к судье, проверяя его выдержку: «…кажуть, что в колгоспе весь народ под одним одеялом спать будет… А я этому противница, гуртом спать, мы по двох любим, и горилку, батькови нашему черт, любим» [Бабель 1991, 2: 192]. Если в словах Гапы содержится сексуальный подтекст, то ответ судьи говорит о том, что он если и не принимает ее предложения, то видит в ней достойного соперника: «Судья поднял воспаленные глаза и кивнул ей» [Бабель 1991, 2: 192]. Однако, когда позже той ночью Гапа, завернувшись в шаль, приходит в его комнату, оказывается, что благородное поведение судьи изменило ее взгляд на мир:

– Судья, – сказала Гапа, – что с блядьми будет?..

Осмоловский поднял лицо, обтянутое рябоватым огнем.

– Выведутся.

– Житье будет блядям или нет?

– Будет, – сказал судья, – только другое, лучшее.

Баба невидящими глазами уставилась в угол. Она тронула монисто на груди.

– Спасыби на вашем слове [Бабель 1991, 2: 192].

Кэрол Эвинс убедительно показывает, что эта сцена отсылает к традиции просить прощения в Прощеное воскресенье [Avins 2005: 568]. Визит Гапы может также быть интерпретирован как попытка соблазнить судью и подтвердить свою репутацию, опустив судью до своего уровня, так же как она пыталась поступить с Ивашко. Однако именно судья привлекает Гапу на свою сторону и тем самым добивается своей цели: Гапа, самая сильная и непокорная из сельчан, оказывается прирученной. В этой сделке бывшая автор-торговка отказалась от своей коммерческой деятельности в обмен на обещание чего-то лучшего.

Еще более зловещая картина напророченного странницей апокалиптического будущего предстает в другом рассказе Бабеля о коллективизации – «Колывушке», где к заглавному герою приходят руководители только что образованного колхоза и сообщают ему, что он лишится своего дома. Чувство гордости за это окруженное заботой всей семьи жилище («цветы в ламповых стеклах, плоские шкафы, натертые лавки – все отражало мучительную чистоту») перерастает в слепую ярость [Бабель 1991,2: 270].

Колывушка безжалостно уничтожает свою подлежащую реквизиции собственность. Под крики ужаса, издаваемые его женой и тещей, он убивает свою кобылу, прося у нее прощения («помиримось, дочка»), прежде чем нанести смертельный удар, и ломает веялку [Бабель 1991, 2: 270]. Окружившим его соседям Колывушка говорит: «Я человек… я есть человек, селянин… Неужто вы человека не бачили?» [Бабель 1991, 2: 271]. Колывушка, несколько раз повторяя слова о том, что он человек, пытается противостоять власти, превратившей жителей села в зверей.

Финал «Колывушки» откровенно апокалиптичен. Герой, положивший связку ключей на стол, за которым сидит правление колхоза, возвращается в село во главе толпы калек и нищих:

Прибой накатывался и плескал в Великую Старицу. По разломившейся улице повалила толпа. Безногие катились впереди нее. Невидимая хоругвь реяла над толпой. Добежав до сельрады, люди сменили ноги и построились. Круг обнажился среди них, круг вздыбленного снега, пустое место, как оставляют для попа во время крестного хода. В кругу стоял Колывушка в рубахе навыпуск под жилеткой, с белой головой [Бабель 1991, 2: 273].

Возможно, что калеки, следующие за Колывушкой, невидимы, как реющее над ними знамя. Они появляются ниоткуда и так же быстро исчезают. Колывушка, Моисей этих обездоленных душ, скоро будет изгнан из села.

В «Гапе Гужве» и «Колывушке» имеется несколько общих мотивов. У протагонистов обоих рассказов есть жеребые кобылы, а беременность, как мы видели в «Переходе через Збруч» и «Марии», является одним из символов грядущей революции. То, как герои обращаются со своими лошадьми, показывает их готовность принять коллективизацию: если Гапа еще до приезда судьи из Воронькова седлает свою жеребую кобылу и скачет на ней за вином для свадебных гуляний, то Колывушка свою лошадь убивает. Еще один удивительный повторяющийся мотив связан с числом 216. В «Гапе…» говорится, что судья был прозван в районе «двести шестнадцать процентов». «Этой цифры он добился на хлебозаготовках в буйном селе Воронькове» [Бабель 1991, 2: 192]. А когда руководители села приходят к Колывушке, мы узнаем, что он заплатил налогов ровно на 216 рублей: «Бильш не здужив?» – спрашивает уполномоченный РИКа Ивашко. «Видно, что не сдужил», – отвечает глава сельрады Евдоким [Бабель 1991, 2: 269]. Вороньковский судья, чье прибытие в село ожидается с трепетом, выступает автором-торговцем коллективизации и получает все, что ему причитается. В отличие от Гапы Гужвы, которая первая покоряется советской власти, Колывушку (представителя обездоленных масс) вынуждают платить силой.

Десятилетие, прошедшее между 1920 и 1930 годами, превратило украинский коммерческий пейзаж в зону революционного апокалипсиса. В «Конармии», описывающей период, когда война принесла разорение на эти земли, а новая власть нанесла сокрушительный удар по религии, Бабель анализирует наблюдаемую им картину хаоса сквозь призму истории Украины – территории казацкого восстания, польского католицизма, хасидских династий и коммерции, которая связывала вместе все проживавшие здесь народы. В этом апокалиптическом хаосе Бабель обращается к христианству как к привычной модели для изображения страданий евреев и украинцев, которым пришлось заплатить высокую цену революции. Эта формальная христианская модель (которая не имеет почти ничего общего с духовной стороной христианства) дает возможность возвестить о наступлении новой эры, и Бабель, мессия из Одессы и автор-торговец всех авторов-торговцев, по-хозяйски следит за тем, как старый рыночный быт уступает место новому, советскому порядку вещей. На революционном базаре за победителей расплачиваются жертвы, и герои Бабеля делятся на эти две категории: на тех,