Шрифт:
Закладка:
Я прочитала это сообщение Лианы Мише и внучке Саше. На них оно не произвело впечатления – они всю жизнь видели, как он ест с моих рук. И мои руки он сжимал в своих ладонях до последнего. Отпустил, лишь когда впал в забытьё.
Я хочу привести некоторые из посланий, которые получила.
Елена Чайковская:
«Ты сделала максимум, была с ним до последнего. Это очень редко, когда держат за руки в последние мгновения. Он ушёл спокойно, с твоих рук».
Аркадий Цимблер, Мишин друг:
«Вам нелегко сейчас будет, но есть потрясающий Мишаня. Я его люблю всю жизнь, но он как-то по-новому открылся для меня последние годы… Я смотрел на YouTube церемонию прощания в театре. Сколько людей, оказывается, считали его своим. Казалось, он для жителей Москвы внутри Бульварного кольца. А выяснилось – правда гениальный человек. Вся страна горюет. Он всё успел тут: и Вас любить, и сына вырастить, и внукам и правнукам порадоваться, и книги написать, и заставить людей смеяться до слёз. И вот – порыдать теперь…»
Ольга Арцимович-Окуджава:
«Милый мой несчастный Татусь! Это жизнь, ничего не поделаешь. Несправедливая, жестокая, короткая. Но в то же время счастливая, щедрая и длинная… А у тебя – особенная! Очень особенная. И очень твоя. Тебя будут спасать малыши. Они не простые малыши, они Шурины. В них тоже – частичка Шуры».
Алёна Коршунова, моя подруга:
«Пересматривала программу “Наблюдатель” с участием Шуры. Замечательно – как всё, где есть он. Смотрела и чувствовала, что он здесь, что можно вслушаться в его мысли, всмотреться в его жесты, улыбку, ощутить обаяние, впитать невероятную глубину мудрости, такую лёгкую и значимую. Этот беспредельный природный шарм! Счастье, что это сохранилось, иначе как заполнить пустоту?»
Последние годы мы с Шурой провели на даче в маленьком домике, который я построила. Нам жилось уютно в нём. Никаких вилл у нас не было. На момент своего ухода он владел только половиной нашей квартиры в Москве (34,5 квадратного метра), местом в гараже и несвежей машиной.
Порой, возвращаясь из магазина, я с возмущением говорила:
– Представляешь, эта баночка стоит…
Шура перебивал:
– Я работаю, зарабатываю деньги, покупай, что надо, и не говори, сколько стоит.
Поскольку Шура не хотел слышать о деньгах, все цены я стала переводить на стоимость баночки сгущённого молока, с которым мы всегда пили кофе. На еду у нас много не уходило, но лекарства очень дорогие, а последнее время их было много.
Когда Шура отказывался от очередной таблетки, я говорила:
– Выпей, она поможет сердцу. Одна таблетка стоит 20 баночек сгущёнки.
Летом 2024 года, перед 90-летием со дня рождения мужа, телеканалы стали просить меня об интервью. Я отказывалась, была не в состоянии говорить – всего три месяца прошло с его смерти. Объясняла уговаривающим меня журналистам, что они ещё молодые, не понимают, что такое потерять человека после стольких лет совместной жизни.
Я вспомнила строчки из книги Шуры «Отрывки из обрывков»: «Ужас в том, что я не могу влюбиться со второго взгляда. А влюблённость с первого взгляда всегда чревата. Очень редко влюблённость с первого взгляда перерастает в золотую свадьбу».
У нас это получилось. Даже отметили бриллиантовую (60 лет) и мечтали о благодатной (70), оставалось до неё всего четыре года. Одна журналистка прислала сообщение: «Просим рассказать секрет вашей долгой семейной жизни». Я ответила: «Вы правильно написали – это секрет».
Возможно, мы прожили так долго вместе, потому что у нас было одинаковое отношение к жизни, хотя мы – совершенно разные. Он жаворонок, я сова. У нас разные вкусы, вплоть до мелочей. Он любил варёный лук из супа и кабачковую икру, я это терпеть не могу, зато обожаю фисташковое мороженое и картошку. Мне нравится решать кроссворды и смотреть интеллектуальные передачи «Что? Где? Когда?» и «Своя игра». Когда я угадывала ответ раньше знатоков, Шура глядел на меня с изумлением. А я удивлялась, как он может смотреть по телевизору бильярд или футбол.
В первые годы после нашего знакомства ему приходилось несладко. Я очень любила качели, и чем больше амплитуда, тем лучше, а Шуру укачивало, но он вынужден был качаться со мной. И на каток он ходил из-за меня, ненавидя коньки. Первый раз поцеловал он меня именно там под песню «На катке» («Догони, догони!»). Когда мы бывали на море, я могла заплыть далеко, а он злился. Хоть сам плавал хорошо, но почему-то не любил этого. А мне к тому же нравилось плавать под водой. Только я не могла нырять глубоко, где самая красота. Я заставляла Шуру погружаться на дно и плыла за ним, держась за его ступню.
Муж был пессимистом, хотя и называл себя «вялым оптимистом». Если я начинала какое-нибудь глобальное дело вроде ремонта, слышался его глубокий вздох: «Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придётся – ни мне, ни тебе».
Думаю, мы продержались столько лет вместе ещё и потому, что я не душечка и никогда не была растворена в нём. Однажды Шура даже сказал мне в сердцах:
– Я уже всем доказал, что я умный, остроумный и талантливый, только тебе доказать не могу.
И я поняла, что он всю жизнь доказывал мне, что он самый-самый.
Близкие люди не раз говорили мне, что я на мужа сильно влияла. Не то что я советовала: делай то и не делай другого. А просто Шура, живя рядом, многое взял от меня. Хотя он этого ни за что не признал бы. Правда, в книге «Отрывки из обрывков» он обобщённо написал: «Если кто-то женат три месяца и семь дней, то влияние жены на него одно, а если 73 года, то несколько иное».
У меня было много ипостасей: жена, архитектор, домработница, прачка, кухарка, шофёр… Я делала уроки с сыном, гуляла с собаками. Я помогала Шуре учить роли, подавая реплики за разных персонажей. Перед его творческими вечерами напоминала
