Шрифт:
Закладка:
Неожиданно симфония прервалась и раздалась глухая барабанная дробь. Она нарастала и нарастала, пока не заполонила собой все спертое пространство сумрачного подвала. Я напряженно вглядывался в лаз, сквозь который пробивался тусклый свет. Дробь прервалась так же резко, как и началась. «Сегодня днем наш фюрер Адольф Гитлер, сражаясь до последнего вздоха против большевизма, пал за Германию в своем оперативном штабе в рейхсканцелярии. Тридцатого апреля фюрер назначил своим преемником гроссадмирала Дёница[49]. Слушайте обращение к немецкому народу гроссадмирала и преемника фюрера…»
Я закрыл глаза. Наш рукотворный бог улетел в свой самосозданный рай раньше времени, забыв всех нас в аду… Любопытно, что стало его «сражением до последнего вздоха», – пуля в висок или ампула с ядом?
«Моя первейшая задача, – где-то вдалеке слышался усталый и подавленный голос Карла Дёница, – спасти Германию от уничтожения нашим врагом – большевиками. Во имя этой цели мы продолжим нашу вооруженную борьбу. До тех пор, пока англичане и американцы будут препятствовать этому, мы будем вынуждены продолжать оборонительные бои и против них. Но, осознанно или нет, англо-американцы ведут войну не в интересах своих народов, но ради распространения большевизма в Европе…»
Итак, сохранив лицо, Дёницу все-таки удалось намекнуть англичанам и американцам, что он жаждет вести с ними переговоры о прекращении бессмысленной войны.
Уже через пару дней сообщили, что все оставшееся немецкое командование собралось во Фленсбурге. Там уже были и Кейтель[50], и Дёниц, и Йодль[51], и фон Крозиг[52], и Шпеер, видели даже Гиммлера, но никто уже не скрывал, что его присутствие было нежелательным в немецком штабе. Поговаривали, что Кейтель в открытую заявил ему не соваться к ним, чтобы не компрометировать, поскольку переговоры о капитуляции с Эйзенхауэром[53] шли полным ходом. Что ж, судя по всему, новая жизнь вступала в свои права и для нее такие, как Гиммлер, как… я, – не подходили. Я размышлял об этом с иронией.
Через несколько дней отец вернулся домой после очередных продуктовых промыслов и коротко произнес:
– Сегодня.
Открыв лаз, он подтащил к нему радиоприемник. Мы ждали. Я придвинулся ближе, чтобы хорошо слышать. Наконец голос диктора произнес: «Седьмого мая ровно в два сорок пять в Реймсе во временном штабе Эйзенхауэра генерал-полковник Альфред Йодль подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии на всех фронтах. В полночь девятого мая боевые действия на всех фронтах будут прекращены».
Голос, сообщавший о том, был далекий и торжественный, но совершенно отстраненный, будто его обладатель не принадлежал к человеческому роду. Для которого начинался новый отсчет в его истории.
На следующий день кто-то пустил слух, что после подписания акта русские угощали Кейтеля и остальных икрой, водкой и шампанским. Может, так оно и было. Почему бы и нет? Американские солдаты, наводнившие наш город, рассказывали, что Дёниц и Йодль начали переговоры с Монтгомери[54] о капитуляции еще в первых числах мая. Для американцев это была потеха, ведь в общем и целом каждый понимал: немецкий штаб лишь пытался выиграть время, чтобы как можно больше наших солдат и беженцев ушли на Запад и смогли сдаться союзникам. Нужно было отдать должное – это была последняя и, несмотря ни на что, важная победа наших генералов. Они тянули в переговорах, чтобы за их грехи ответ перед русскими держало как можно меньше немцев.
Сразу после капитуляции покончил с собой глава Инспекции концентрационных лагерей Рихард Глюкс – раскусил ампулу с цианистым калием. Такой же способ избрал и Генрих Гиммлер, попав в плен к британцам. За ним пришла очередь Эдуарда Вейтера, коменданта Дахау, и Артура Рёдля – коменданта Гросс-Розена. У последнего, правда, то ли ампулы не оказалось, то ли просто тяготел к драматизму – он подорвал себя гранатой. Затем сифилитик и алкоголик Лоллинг. Я вспомнил, что то же самое обещал сделать и Эйхман в случае нашего поражения в войне, но не был уверен, что этот исполнит задуманное. Эйхман был кропотливым и фанатичным исполнителем, но отъявленным трусом – жалкое сочетание, – а на то, чтобы лишить себя жизни, нужна определенная смелость.
– И полвека не прошло, а Германия проиграла уже вторую Мировую войну. Такого великого краха не знала еще ни одна нация. Ты выбрал не ту профессию, сынок. В Германии быть военным не самый перспективный вариант.
Отец мыл тарелки, которые, впрочем, и так были дочиста выскоблены нашими ложками. После жидкого супа из картофеля и морковки на обед я по-прежнему ощущал голод, но молчал.
– Что любопытно, никто не обвиняет Гитлера, в городе многие жалеют его.
– Не все еще поняли, что произошло на самом деле. Нужно время, отец.
Мне и самому нужно было время, чтобы уложить все в своей голове до конца. Я анализировал снова и снова, не желая так просто отступить от своего поруганного прошлого. Ведь все начиналось правильно. Он… Гитлер… выступил против гнусного Версаля, пообещал работу и хлеб семи миллионам безработных, уничтожение инфляции, подъем экономики, новые дороги и дома. И все выполнил. Все! Ни в чем не погрешил. Много я знал таких политиков, которые выполняли все свои предвыборные обещания? Как было понять, что это было началом ложного? Что мы тогда видели? Мировая война была проиграна. Немцы – раздавлены, истощены и унижены. Мы медленно передвигались от одного экономического кризиса к другому и не видели ни малейшего проблеска впереди. Лишь озирались вокруг в поисках виновников страданий. И тут явился он и указал на тех, с кого мы могли спросить, будучи даже в таком жалком состоянии. Выходит, весь наш грандиозный антисемитизм заключился в одной жалкой, но сладкой фразе, которую догадался вложить в свои уста один человек: «Во всем виноваты они…» Виноваты другие, не мы. И мы поверили, что, убивая еврея, мы всего лишь защищаемся. Он пропустил через себя страхи, амбиции и надежды целой нации. Прочувствовал ее эмоции и выведал тайные побуждения, словно был ее самый нежный любовник. Он и был им. Правда лишь в том, что, сначала любя нежно и честно, он изнасиловал эту нацию как больной и бесстыдный маньяк, да к тому же заразил и обрек на долгое и болезненное излечение после своего трусливого побега. Он обращался к нашим лучшим побуждениям, а всколыхнул самую потаенную грязь и жестокость. И никто не понял, как это произошло. Просто в какой-то момент мы обнаружили себя на эшафоте в роли палачей. А потом обман рассеялся и