Шрифт:
Закладка:
Анна ворчит, чтобы спрятать от Женьки (от себя), что творится в сердце от серо-рыжей этой шерсти и – глаз. Щенок смотрит на Анну не мигая, внимательно вслушивается в ее суровый голос. Неуверенно приподнимает верхнюю губу – и протестующе рычит.
У Анны подкашиваются ноги, она бессильно опускается перед щенком на колени.
– Ты что, дискутируешь со мной?
Спорщица припадает на передние лапы и тонко тявкает Анне в лицо.
– Ну ты даешь. Это что же? Опять у меня будет неслух?
Анна не знает, что плачет, но щенок вскарабкивается к ней на колени, слизывает слезы со щек.
Ты запускаешь пальцы в ее теплую детскую шерсть, ласкаешь торопливое биение крошечного сердца, жадно вдыхаешь плотный молочный запах.
Навстречу тебе смешно мигают золотистые глаза. Такие глупые, дурацкие, ребячьи.
Упрямые.
Анна, наконец, узнает эти глаза.
– Опять у меня будешь… ты?
Апрель
Глава 42. Катя
Настойчивая мягкая лапа стягивает одеяло с Катиной щеки. Сквозь ресницы Катя рассматривает нарушительницу спокойствия: Рыжая увлеченно выкапывает хозяйку из сна. Главное в такие минуты – не дать понять кошке, что ты проснулась. Катя замедляет дыхание, плотно закрывает глаза, отвоевать бы еще полчаса. Кошка подозрительно обнюхивает ее лицо; щекочут нос жесткие усы. Катя чихает. Восторженный рокот в горле животного празднует Катино пробуждение.
Утро начинается.
На мурлыканье Рыжей моментально прибегает Пегая. Ритуальный фламенко овчарки возле кровати: кастаньеты когтей выбивают из досок пола зажигательный ритм. Катя стонет, ее сонный мозг совершенно не готов к страстным звукам бразильских танцев.
– Тише! Хватит! Да не сходите вы с ума! Садистки бестолковые! Будто я не знаю, что вам нужно. Есть вы обе хотите, вот что.
Жесткий нос собаки подкидывает вялую Катину руку – Пегая подныривает под ласку. Опаленная ревностью молодая кошка тут же награждает соперницу оплеухой без когтей.
Катя смеется – и удивленно вслушивается в звук собственного смеха.
В спальне уже вовсю хозяйничает солнце, пыль и радость танцуют в теплых желтых лучах. Через открытое окно в комнату просачивается влажный запах капели, от него в солнечном сплетении Кати рождается счастье.
Все же весна, все же – здравствуй…
Катя упирается руками в матрац, сгибает ноги в коленях и изо всех сил давит пятками в грудь овчарки. Не отрывая от пола потолстевшую попу, Пегая смешно отъезжает в сторону. Катя достойно выдерживает оскорбленный взгляд псины. На очереди Рыжая. Катя сгребает кошку в охапку, мимоходом целует ее беззащитный живот и отбрасывает в сторону Пегой.
– Брысь отсюда обе! На кухне встретимся.
Поворачивается к мужу.
Вот кого никогда не беспокоят ежеутренние скачки животных; разбудить Костика всю жизнь было непросто. Под защитой сна мужчина выглядит здоровым: спокойное, умное – такое родное – лицо. Спутанные черные кудри прилипли к Костиному лбу. Необъяснимый импульс: Катя нежно отводит волосы с закрытых глаз мужа.
Не покидая сна, Костя забавно морщит лоб и улыбается – неумолимо скользит вниз парализованный угол его рта. Болезнь мужа возвращается к Кате, ничто никуда не исчезало.
Костина перекошенная улыбка отменяет Катино солнце… и котенка, и капель…
Катя сжимает зубы и изгоняет жалость: не смей хлюпать и причитать над этим мужчиной, будь милостива – хотя бы в этом! Ты и так достаточно унизила его.
Четкими отработанными движениями она поправляет Костино одеяло, переворачивает мужа на другой бок, высвобождает его пораженную руку; спешит уйти из спальни.
Пора будить Женьку. Катя ныряет в комнату, заполненную разгоряченным ароматом дочери, жадно лакомится сладостью душного воздуха. Главное, не застрять у кровати девочки. Катя знает за собой такую привычку: любоваться Женькиным сном. Дочка разметалась по кровати, так легко и безопасно сейчас любить ее, так просто давать себе миллион обещаний… В изголовье спящих детей мы все – идеальные родители.
Катя трясет Женькин локоть.
– Вставай, соня! Тебе через час к Арсению Викторовичу выходить! А еще завтракать. Вставай-ка скорее! Женька! А ну не притворяйся, я же вижу, что проснулась. Все! Я ушла! Слышишь?
В коридоре Катю чуть не сбивает с ног Олег. Парень сам на себя не похож: бледное лицо, лихорадочное сверкание глаз. В руках Олега огромная, набитая вещами, спортивная сумка. Катю изумляет неожиданный запах мужского пота: обычно ее постоялец помешан на чистоте, почти вся вода на «утренний душ йога» уходит.
– Олег, Олег! Осторожно! Вы куда несетесь? В такую рань… Тоже мне знаменитое спокойствие йогов.
– Ой, простите, Кать. Я как-то… задумался…
– У вас все в порядке?
– Не знаю! Кать, я не знаю… Мне надо… решить. Надо все это решить.
Олег протискивается мимо Кати; не переставая бормотать, скрывается в сенях. Катю захлестывает тревога за прекрасную принцессу-музыкантшу.
Почему порой вдруг чувствуешь себя предельно старой и искушенной? И раскрываются перед тобой мысли и мечтания чужих людей, их святость и подлость, но ты… Ты совершенно не жаждешь этого знания.
Хотя лучше уж знать про других.
Чем – про себя.
Катя идет на кухню, нетерпеливо распахивает окна – захлебнуться бы холодом этой свежести, улететь в синеву, рассыпаться искрами весеннего дождя! Исчезнуть здесь, там стать чистой.
Отчего так трясет тебя? От сквозняка? Радости?
Вины?
Уже почти месяц, как Катя изменяет мужу. Она спит с Андреем, думает о нем каждую свободную минуту, сверяет мысли по суждениям любовника… Невпопад смеется, целует опешивших животных и радуется весне. Любит?
Любит.
Отказаться от парения оказалось выше Катиных сил. Простить себя – невозможно.
Играя с совестью в догонялки, Катя раз даже попыталась оправдать себя голосом подруги. Но Вика, обожаемая ее разбитная хохотушка, отрезала холодно и трезво:
– Прекрати. У нас в Лисичкино своих не кидают, Катенька.
О, как же ты взбесилась тогда. Ударить хотелось эту праведницу-алкоголичку. Нашла время застегивать пуговицы белого пальто – еще даже перегар не выветрился! Ты даже выдохнула пару раз, чтобы не наорать на моралистку.
– Что так, Викусь? Лисица ваша чертова заругает?
Вика ответила коротко:
– Она даже не заметит тебя, Кать.
Она меня не заметит… Плевать хотела я на их фантомных лисиц. Да и вообще, плевать… На всех…
