Шрифт:
Закладка:
Наступила весна. После сумрачных зимних недель пришло время, когда я должен был принять участие в императорском ритуале дома Августа. Согласно легенде, в начале его правления орел, пролетая в небе, выронил из лап цыпленка, который держал в клюве лавровую ветвь, и этот цыпленок упал прямо на колени Ливии. Курицу не убили, а вырастили, и она принесла многочисленное потомство, а посаженная Ливией лавровая ветвь разрослась в большое дерево, дававшее впоследствии свои ветви для коронации триумфаторов. С тех пор каждый новый император брал от него отросток и сажал его, чтобы вырастить свое собственное дерево. Пока посадивший дерево император правил, лавровые венки из его ветвей использовались на торжественных церемониях. Когда же император умирал, его лавровое дерево погибало вместе с ним.
Наконец подул теплый ветер – истинная примета весны. Трава на Палатине стала густой и зеленой, ветки весенних деревьев раскачивались, словно гибкие юные девы. Ритуал был священным, и меня ожидала группа магистратов, в числе которых было несколько жрецов-августалов. Здесь я мог полюбоваться останками императорских деревьев. Дерево Августа превратилось в короткий почерневший пень, да и дерево Тиберия было не лучше. Останки лавра Калигулы тянулись выше и не так сильно сгнили, а у дерева Клавдия еще сохранились ветки, только листьев на них не было, и почки уже точно больше не появятся. За этими пнями рос пышный цветущий первый лавр. Жрец с торжественным лицом срезал серебряным ножом ветвь и замер в ожидании.
Мать – она была единственной прямой наследницей Августа и единственной, помимо меня, живущей в Риме – должна была передать эту ветвь мне и произнести соответствующие ритуалу слова. Мы с ней ни разу не виделись после того пира, но по ее глазам я видел, что она все еще в ужасе от того, что я смог сделать. В белых одеждах, с жемчужными нитями в волосах, мать шагнула вперед и протянула мне пышную лавровую ветвь.
– От имени божественного Августа вручаю тебе эту ветвь дома нашего рода, – сказала она. – Возьми ее, посади и вырасти как истинный император.
Я взял лавровую ветку и смотрел в глаза матери чуть дольше необходимого. Ни она, ни я не отвели взгляд. Затем я повернулся к жрецу, который держал в руках освященный сосуд с водой для посадки нового дерева. Серебряным заступом я принялся копать неглубокую яму и, как было заведено, в процессе напрямую обращался к Августу:
– Великий из богов и отец Август, воззри на этот росток и прояви к нему свою благосклонность. Пусть он вырастет и станет высоким деревом с широкой кроной, и позволь мне носить венок из его ветвей во славу империи.
Веточка лавра была такой тонкой и уязвимой, – казалось, она едва держится за жизнь. Боги должны ее защитить. До этого дня они всегда были на моей стороне.
* * *
Следующим обязательным шагом после ритуала посадки лаврового дерева должно было стать посещение лагеря преторианцев на северо-восточной окраине Рима. Бурр, командир преторианцев, настоятельно мне это советовал.
– Они должны снова тебя увидеть. Ты не бывал у них с того дня, как в октябре они признали тебя своим императором. – Бурр поднял раскрытые ладони. – Знаю, твои субсидии более чем щедрые, но это не альтернатива личному визиту.
Если он думал, что я стану спорить, его ждало разочарование. Я прекрасно понимал, что моя личная безопасность и длительность моего правления целиком зависят от верности преторианцев. Они – гарантия моей безопасности. Но если выступят против меня – это будет самая большая угроза моей жизни.
Стоял чудесный весенний день. Я и суровый командир преторианцев выехали из дворца, объехали по периметру Большой цирк с толпами народа, затем Целийский холм, где к этому времени уже начали возводить задуманный мной продуктовый рынок; потом проследовали по землям в основании Оппийского холма – чудесным зеленым местам; я тогда еще подумал, как хорошо было бы построить там виллу. Затем миновали границы садов Мецената – великолепные земли и собственность империи.
К этому времени слух о том, что я покинул дворец и выехал в Рим, распространился по всему городу. Толпы людей выходили на улицы и приветствовали своего императора. Передо мной простиралось море людей самых разных национальностей – Рим всегда был центром притяжения. Горожане тянулись ко мне, улыбались, их тепло было не сравнить даже с лучами весеннего солнца.
– Нерон! Нерон! – кричали они.
– Мой народ! Я люблю тебя! – кричал я в ответ.
И это было правдой. Я любил их потому, что они любили меня, и любили безоговорочно. Такого в моей жизни еще не было. О, любовь толпы – она опьяняет, я упивался ею, купался в ней, наслаждался.
Выехав за границы города, мы приблизились к высоким крепостным стенам. Ворота открылись, фанфары возвестили о прибытии императора и префекта. Мы проехали в широкий проход за стенами крепости, где нас встречал заместитель командира преторианцев; далее меня сопроводили вдоль казарм до трибунала[43] со святилищем, где хранились знамена империи и неподалеку от которого возвышался храм Марса.
Преторианцы – тысячи воинов в сверкающих доспехах из кожи и меди – собрались у подножия трибунала, чтобы выслушать мою речь. Я не сказал ничего радикального, только очевидное и ожидаемое: что горд быть их верховным главнокомандующим, благодарен за их верность, поддержку и готовность служить империи. Я клянусь, что никогда не подвергну империю опасности и пожертвую всем ради ее сохранения. И они будут гарантами того, что я сдержу данную клятву. Я ими восхищаюсь и всецело им верю.
И снова – море лиц. Но эти существенно отличались от тех, которые я видел на пути из дворца. На меня смотрели мужчины в расцвете лет, и слабых среди них не было. Большинство рекрутировали не из провинций, а с родных земель, так что они были в полном смысле слова истинными римлянами.
Мои предки вели таких солдат в бой на полях великих сражений, но я был рад, что на том этапе долг не призывал меня к подобным деяниям. Да, империя держится на их плечах и рухнет без них, но я не хотел для себя такой жизни и верил, что существует способ стать великим правителем, не становясь при этом легендарным военачальником. В конце концов, мой предок Эней не погиб
