– Как по мне, это забавно, – прищурив темные глаза, заметил Сенецио (вообще-то, он всегда был скользким парнем). – Не мог он писать такое серьезно.

– О, еще как серьезно! – сказал Петроний.

Он протянул руку за гроздью винограда и начал по одной забрасывать ягоды в рот. Я даже слышал, как они лопаются.

– Он желает править, – говорил Петроний. – Хочет стать как минимум кем-то вроде Аристотеля при Александре. Великий философ направляет молодого и невинного императора.

– Невинного? – хмыкнул Отон.

Они знали. Они все знали. Возможно, весь Рим знал. Ладно, и что из этого?

– Мне это не понравилось, – ответил я Петронию, а не Отону. – Я вообще не любитель выслушивать нравоучения.

Серен перекатился через три подушки и растянулся на спине.

– Почему ты им подчиняешься? Ты – император, правишь ты, а не они.

Они. Все они? Сенека, Бурр и мать? Сенат? Я вдруг вспомнил слова Акте.

– Я никому не подчиняюсь. А вообще, я бы хотел, чтобы вы сделали мне одолжение…

И я рассказал им об Акте, а затем спросил, сможет ли кто-то из них выступить в роли ее любовника.

– Я хочу одаривать ее, но не могу, не привлекая внимания… – признал я (можно было не уточнять, чье внимание было для меня нежелательным). – Кроме того, я не могу покидать дворец в ее обществе, но если один из вас выступит в роли ее любовника, это послужит для нас хорошим прикрытием.

Все с готовностью вызвались взять на себя эту роль и даже начали спорить, кто лучший кандидат. Один только Петроний не принял участия в споре.

– Судя по тому, как ты ею очарован, она – настоящее сокровище. Я бы не рискнул подвергнуться такому искушению.

Спор выиграл Серен.

– Можешь приступать прямо сейчас! – Я похлопал его по плечу.

О, как же мне хотелось вырваться за окружавшие нас с Акте границы!

Петроний встал и поднял кубок.

– Сегодня Нерон доказал, что он – один из нас. Так почему нам не пригласить его поучаствовать в наших ночных вылазках?

Все согласно закивали. В комнате царил полумрак, и я не мог разглядеть, что именно выражали их лица.

– Знай же, сатурналии для нас длятся весь год, – сказал Петроний своим глубоким рокочущим голосом и приподнял бровь. – Мы переодеваемся в рабов, бродяг или бандитов и в таком виде шатаемся по улицам Рима. Не просто шатаемся, но и развлекаемся. Ты как? Желаешь к нам присоединиться?

Отдаться в объятия ночи. Соблазн был велик, и я коротко ответил:

– Да.

* * *

Ночные вылазки, как они это называли, обычно совершались в новолуние. Наша группа примерно из двадцати человек встречалась на Фламиниевой дороге у Мульвийского моста, что в северной части Марсова поля. Все обряжались в драные плащи и туники, на голову, чтобы уж точно никто не узнал, надевали парики. В руках держали факелы и дубинки, но никаких ножей и тем более мечей ни у кого не было.

– Это наша ночь! – размахивая дубинкой, провозглашал Сенецио. – Вперед, друзья!

Улицы ближе к центру города были узкими, и в это время одинокие прохожие встречались крайне редко. Шли они обычно с фонарями и, завидев нас, сразу ныряли в ближайший дом или проулок. А вот группы по нескольку человек не пугались и не пытались убежать, их мы и гоняли по плохо освещенным улицам, при этом дико вопили и яростно размахивали дубинками. Если попадалась еще открытая таверна, мы заваливались внутрь, наводили ужас на посетителей и требовали подать вина. В обычной жизни я должен был соблюдать правила и, что называется, постоянно оглядываться по сторонам, поэтому самое большое удовольствие от своего дурного поведения я получал, когда видел перепуганные до смерти лица. Перед уходом из таверны я частенько оставлял на стуле кошель с монетами, но так, чтобы этого не заметили мои сотоварищи.

Еще мы вламывались в запертые лавки; жалкий товар нам был не нужен, но мы обставляли все так, будто он был очень нужен неким грабителям. И снова я старался тайком оставить в разграбленной лавке деньги, но в простом кошеле, который бы не навел хозяина на мысли об императорском дворце.

Грабежи мне не особо нравились. Больше всего мне нравилось, когда мы разделялись на мелкие группы, заходили в таверны и, прикидываясь обычными людьми, выпивали с тамошними завсегдатаями. В такие моменты можно было за ними понаблюдать и спровоцировать на откровенные речи. Я порой даже задавал вопросы о молодом императоре и слушал, что они на самом деле обо мне думают.

В одной из таверн я оказался в компании пятерых уже довольно подвыпивших мужчин. Они были только рады поделиться своим мнением обо мне.

Первый, похожий на жирного кота, рыгнул и сказал:

– Он ничего так парень. Ну то есть пока. Щедрый, любит игры.

– Я слышал, он в Цирке раздавал призы и жетоны на лошадей, драгоценные камни и вино. Пусть так и будет, мне такое по душе, – вставил его приятель с густой рыжей гривой.

– Говорят, он любит колесницы, – подхватил худой смуглый мужчина. – Может, скоро сам выступит в Цирке. Вот будет зрелище! А еще говорят, он тренируется где-то на Марсовом поле. Так что, если желаешь увидеть императора голиком, в одной набедренной повязке, вперед, у тебя есть все шансы.

Его слова не соответствовали действительности, но я не стал его поправлять.

– А я слышал, он любитель сочинять стихи, – сказал другой.

– И как? Хорошие? – спросил рыжий.

– Кто знает? – вопросом на вопрос ответил толстяк. – Если император сочиняет стихи, разве кто-нибудь скажет ему, что они плохи?

Вот так я выслушал от случайных людей, что́ они обо мне думают. (Люди вообще склонны обсуждать других за глаза.) Они упомянули мои пристрастия и увлечения (ну хоть заметили) и коснулись вопроса, который, честно скажу, не давал мне покоя: возможно ли вынести справедливое решение, если в поединке артистов принимает участие сам император?

(Они быстро и не тратя лишних слов описали подобную ситуацию.) Да уж, к голосу простых людей всегда стоит прислушиваться, а выражение «народная мудрость» – не пустые слова.

* * *

В то осеннее новолуние было достаточно прохладно, чтобы мы в своих маскировочных нарядах не потели, как случалось летом.

– Мы исполнены решимости кутить и устраивать засады, сколько душа пожелает, – сказал Отон.

На лице у него была маска, а его короткие крепкие ноги выглядывали из-под драного плаща. Мы стояли у моста Фабричо, неподалеку от театра Марцелла и портика Октавии. В безлунную ночь греческие статуи в