— Некоторые ожоги были… — она судорожно вздохнула, её глаза наполовину закрылись, прежде чем она покачала головой. — Ему спасло жизнь только то, что его магия превратилась в лёд. Никто ничего не мог для него сделать.

— Я никогда не слышал об этом, магия меняет своё проявление.

— Я видела только одно зафиксированное подобное событие, но оно не было таким радикальным, как у Ихсана, — сказала она.

Он наблюдал, как она вздохнула и расправила плечи, словно готовилась к какому-то великому испытанию. Затем она сократила расстояние между ними и взяла его раненую руку в обе свои, подняв её так, чтобы иметь возможность прижать ладонь к повязке. Её магия вырвалась на свободу, ветерок дразнил пряди её волос и заскользил по его коже. Её ладонь на его ладони стала холодной, её зимний ветер успокаивал боль в его руке.

— Иногда это помогало ему, — застенчиво сказала она и подняла лицо.

Бледный свет сиял в её глазах, освобожденный использованием магии. Он хотел увидеть её магию полностью высвобожденной, танцующей на её коже.

— Что с ним случилось?

Он случайно переплёл свои пальцы с её, и его раненая рука запротестовала, но её магия успокоила боль.

— Мы так и не смогли доказать, — тихо сказала она, — но вы испытали на себе, как Кадир расправляется с теми, кто встаёт у него на пути.

— Это он сделал такое с вашим кузеном? Сжёг мага воды? И не было никаких доказательств?

У него было так много вопросов, но он не хотел подталкивать её. Сила Кадира была огромной, если он был способен почти убить мага в противостоянии. Предположительно, это было невозможно.

— Нет достаточно веских доказательств, чтобы настроить Совет против него. Он Чара лжи, мастер фехтования, чьи клинки это обман и очарование. Он богат и влиятелен, и слишком умён, чтобы оставлять улики, — сказала она, сдерживая ярость в голосе.

— Почему ваш отец не обратился к воспоминаниям для доказательства?

— Совет никогда бы этого не допустил. Это жестокое, мерзкое заклинание. А мой отец и Бехрам Кадир были друзьями детства. Отец кое-что отнял у него… а Кадир так и не простил его. И мой отец тоже не мог простить себя или перестать горевать о потере человека, которого он всегда считал другом.

Что насчет неё? Что бы Кадир сделал с ней, если бы больше не мог сдерживать её политическими маневрами? Его воображение подхватило эту мысль и превратило её в самую ужасную из возможностей, а затем выпустило на волю в его сознании, так что, когда он посмотрел на неё, всё, что он мог видеть, был огонь.

В ответ его магия устремилась и вырвалась из его хватки.

— Макрам, — мягко сказала она, глядя на него снизу вверх.

Её магия внезапно погасла, и она выдернула свою руку из его. Он слишком поздно понял, что путы его власти ослабли, его мысли были захвачены ужасом от того, что Кадир мог сделать с ней. Он знал, как выглядит. Тени, похожие на дым, проносились под его кожей, завитки чернил и пустоты.

Её пристальный взгляд остановился на нём, затем скользнул по его лицу и шее, следуя за танцующим движением его магии. Предчувствие скрутило его живот, дыхание перехватило, ожидая её страха, её отвращения. Теперь, когда он был ослаблен, и она это видела, было слишком поздно тянуть магию обратно.

Однажды он использовал свою магию, чтобы превратить разрушенную скульптуру в саду своей матери в купальню для птиц, и она была в ярости на него. По общему признанию, это была не очень хорошая купальня для птиц, но он прошёл всего десять оборотов. Отец приказал уничтожить её, потому что не хотел постоянного визуального напоминания о сыне, рождённом с разрушением в крови. Ярость его матери и указ отца служили пожизненным напоминанием о том, что даже те, кого он любил, ненавидели его магию.

— Полагаю, я могу видеть, — она нахмурилась и подняла руку, как будто хотела коснуться его лица или, хотя бы, воплощения его магии, — как кто-то может быть напуган вами.

Она снова шагнула ближе, так близко, что её одежда коснулась его.

— А вы? — спросил он, его голос был неровным, поскольку он пытался помешать магии говорить, когда он говорил, и потому что она была близко, и он хотел, чтобы она прикоснулась к нему.

Он чувствовал себя открытым, когда его магия явилась ей, и был уверен, что её прикосновение будет означать, что она не считает его отвратительным монстром.

— Нет, — она улыбнулась. — Но я никогда не видела такого абсолютно чёрного цвета.

Она говорила о его глазах. В то время как её глаза сияли бледным светом во вспышке её магии, а глаза её кузена были синими, как глубокий лёд, его глаза открывались пустоте, абсолютному небытию забвения. В первый раз, когда он увидел это в детстве, он заплакал, потому что понял, что никто никогда не посмотрит на него и не испугается.

— К сожалению, — он прочистил горло, чтобы ослабить напряжение, — мы не можем выбирать, красива наша магия или нет.

— Вся магия прекрасна, — сказала она, — и ужасна. Разве вы не видите красоту в своей или ужас в моей? — она пальцами коснулась его щеки. — Вы можете остановить сердце, а я могу остановить ваше дыхание.

Она повернула руку и большим пальцем прочертила извилистую дорожку по его подбородку, опустившись вниз по шее, следуя за магическим следом, который двигался по его коже, оставляя полосу необузданного тепла после её прикосновения. Его дыхание действительно остановилось, но не из-за её магии.

— Я могу сиять, как рассвет, а вы приносите покой сумерек, — она отдёрнула руку. — Начало и конец. Вот почему должен быть баланс. Чтобы облегчить ужасное прекрасным, сделать прекрасное более ценным из-за угрозы его отсутствия.

Она запнулась, её взгляд поднялся к нему и встретился с его глазами.

— Вы говорите самые невероятные вещи.

Его сила внезапно получила преимущество, ища, карабкаясь к ней. Её магия ответила его силе. Слабое свечение