незначительными по сравнению с рукой Макрама. Если он всерьёз потеряет пользу от руки, Кадир и его сын познают всю силу магии Макрама, и ни ничто, чем бы они ни владели, не останется нетронутым.

— Капитан Хабаал отведёт вас к моим людям, — сказал Макрам.

Он хотел, чтобы сначала обработали их раны, но Тарек настоял, что все их раны были поверхностными.

— Я разыщу кого-нибудь, чтобы прислали еду, — сказал Тарек, критически оглядывая Макрама, когда тот встал с дивана, на котором сидел, пока его лечил Джейлик.

Головокружение приходило и уходило, оставляя после себя только усталость.

— С тобой всё в порядке? — спросил Тарек, когда Макрам схватился за спинку дивана, чтобы не упасть.

Макрам отмахнулся от него. Они оба знали, что после битвы его лучше оставить в покое, чтобы его магия успокоилась. То, что за болезненными ранами ухаживали с помощью ещё более болезненных процедур и дурно пахнущих кремов, не улучшило ни его настроения, ни пределов его возможностей. Когда дверь за лекарем и Тареком закрылась, Макрам громко выдохнул в тишину.

Как только лекарь пришёл, он зажег жаровню, чтобы согреть комнату, и теперь жара была невыносимой и усиливала стойкий запах трав и мази. Макрам открыл двери в сад и вышел во внутренний дворик. Ночь была сырой и прохладной, и, хотя солнце уже село, света было достаточно, чтобы скрыть из виду звёзды.

Это был его сезон, его время суток, и он выиграл игру. Он должен быть полностью спокоен. И всё же он был беспокойным. Его темперамент был на пределе, а магия всё ещё была в движении и едва сдерживалась. Он подумал, не вернуться ли ему внутрь и не сходить ли в баню. Его кожа болела от ожогов и швов, и он не хотел добавлять к своим горестям жжение от мыла и воды. Вместо этого он шагнул внутрь и схватил свой ферас. Он накинул его на плечи, чтобы согреться, но не стал утруждать себя рукавами. Движения, чтобы надеть его полностью, потребовали бы изгибов, которые он не хотел выполнять в своём состоянии.

Вернувшись в сад, он решил прогуляться, и был на полпути к мёртвому дереву, прежде чем понял, куда идёт. Макрам остановился, уставившись на костлявый остов дерева, кора которого бледнела в сгущающихся сумерках. Он шёл так, как будто его тянуло к нему, хотя и знал, что это не дерево звало его. Садовая дорожка заканчивалась за деревом, у покоев Султана. Но дерево было посажено перед комнатами Султаны, прямо перед окнами и стеклянными дверями, которые вели в её гостиную. Макрам проклял себя за то, что был жалким дураком, и продолжал идти, пока не добрался до дерева.

Он прижал руку к узловатому стволу. Дерево было мертво уже некоторое время, Макрам почувствовал это с помощью своей магии. Интуиция, внутреннее чутье… Магам приходилось тренироваться, чтобы уметь прислушиваться к таким вещам. Это были голоса магии, она говорила со своим хозяином. Некоторые чувства были более тонкими, чем другие, как это, просто мимолетное представление о временах года, проходящих через неизменную оболочку. В других случаях магия говорила громче, как это произошло в следующий миг, наполнив его мысли зимним солнцем и бризом. Это была подпись магии Принцессы-султан.

Он повернулся. Она стояла в обрамлении света магических шаров в своих комнатах, прямо за дверями. Одной рукой она придерживала шторы и наблюдала за ним. Её одежда была намного проще, чем та, что она носила раньше, и она ей шла: серебристый сальвар тонкого покроя и облегающий кафтан того же лестного оттенка, который натягивался через голову вместо того, чтобы застёгиваться спереди. Поверх него не было наслоений энтари, добавляющих объёма, а простой крой выгодно подчеркивал её стройную фигуру. Её волосы тёмным каскадом ниспадали на спину. Они сияли так же богато, как норковые меха, которые так любили знатные женщины в Саркуме. Будут ли они такими же мягкими, как эти меха, если он проведёт по ним пальцами? Он хотел этого.

Вот почему он пришёл к дереву. Он хотел, чтобы она была рядом, хотел очистить этот день от насилия и гнева звуком её голоса, смыть жар битвы и запах крови с помощью зимы её магии и розы её духов.

Тот факт, что он не должен был хотеть ничего из этого, и ему это не разрешалось, оставался далёким и похороненным под всем остальным. Она открыла двери и вышла, задержавшись лишь для того, чтобы прикрыть их, прежде чем подошла к нему. Её взгляд метнулся к его лицу, но не к глазам. Выражение её лица было настороженным, как будто он был раненым и бешеным волком, а не раненым и усталым человеком.

— Я ожидал увидеть вас, — сказал Макрам, только сейчас осознав, насколько его беспокойство было вызвано с её отсутствием, когда его голос прозвучал хрипло с обвинением.

— Я не была уверена, согласитесь ли вы. Будите ли вы меня винить в плане Кадира в итоге, или в мошенничестве Джемиля, или в том, что ваша магия может быть слишком близка к поверхности.

— Это так, — признался он, — и я вас не виню.

Его магия, конечно, была чересчур близка к поверхности, чтобы быть рядом с ней, и лишила его разума и контроля без каких-либо усилий. Но на данный момент они были одни, а она уже доказала, что ей можно доверять, когда дело дошло до сохранения в секрете его магии.

— Будет ли задета ваша гордость, если я спрошу, всё ли с вами в порядке?

— Незначительно, — поддразнил он. — Я бы предпочел, чтобы вы были настолько высокого мнения о моём мастерстве, что могли только предположить, что со мной всё в порядке.

Её настороженность немного ослабла, и она слегка улыбнулась, опустив взгляд на его забинтованную руку. Макрам поднял её.

— Ваш лекарь утверждает, что, если я оставлю на ней его мерзкую мазь, это может предотвратить образование рубцов.

— Так и будет. Это была та же мазь, которую мы использовали для Шехзаде, — она подошла ближе. — Она мерзкая. Меня до сих пор тошнит всякий раз, когда я чувствую её запах.

— Но у Шехзаде шрамы, — сказал Макрам, несчастный и умиротворенный в её обществе.

Его тело болело, ожоги, казалось, доходили до костей,