всегда стремились пересечь им путь, – назвать это случайным было уже нельзя. Тогда Иккин останавливался, поджидая, пока смерч подойдет ближе, а потом они резко бросались в строну. Промахнувшийся вихрь корчился, тщетно пытаясь достать их и расшвыривая камни, а потом вдруг рассыпался и наступала жуткая тишина.

Древние считали, что вся эта местность кишит злыми духами, и Элари решил, что это правда. Слишком уж много здесь было мертвой, бездушной злобы, разлитого в воздухе страха, – и никакой жизни. Летом здесь таял снег... и больше ничего не менялось. Но пустыня училась: уже на второй день они увидели, как смерчи идут целой группой. Они с трудом увернулись от неё, и, не смея больше искушать судьбу, шли только по ночам.

Над ними простиралось черное, бездонное небо, окаймленное у земли красной, тускло светящейся полосой. В ней горели то ли большие звёзды, то ли странные огни скал, – они двигались, словно там, на горизонте, шли целые армии машин с включенными фарами. Время от времени зеленоватые сполохи северного сияния прокатывались по высокому небу, волнами взмывая к зениту, потом исчезая. Иногда огненный шар молнии с треском пролетал из темноты в темноту, оставляя за собой туманный тускнеющий след. Тогда они видели изрезанную гребнями и рвами равнину снежного поля, на которой играли странные оттенки, – красный, медный, лиловатый. Когда же светила одна Ирулана, всё становилось одинаковым: синим, безжизненным, скованным жестоким морозом. Угрюмо чернели ущелья и впадины высверленных ветром ям. Каменные глыбы и отколовшиеся куски скал лежали, точно примерзшие к мертвенно-светлой поверхности. Над ней тускло блестели отполированные песком округлые валуны и зубчатые гребни, их разделяли громадные глубокие ложбины. В заполнявшем их рыхлом снеге можно было утонуть, как в воде.

В этой зыбкой полутьме, в отдалении, каменные глыбы напоминали Элари людей, животных, странные развалины и вещи, которые он вроде бы знал, но не мог вспомнить или подобрать названия, – эти образы подолгу крутились в его мозгу и оживали во сне. Иногда он видел низкие, массивные руины непонятных строений или же причудливо сплетенные рога громадных черных кристаллов, – они росли из земли, окаймленные валами вывороченных глыб, и слабо светились в сумеречном свете. Иккин далеко обходил их, и Элари не спрашивал – почему. Эта земля не всегда была мертвой, но он уже не хотел знать, почему она такой стала. Они оставляли развалины за спиной и шли дальше.

Среди этих фантастических форм, словно готовых ожить, не слышалось ни звука, ни даже малейшего слабого шума, – даже ветер здесь дул беззвучно. И среди этой тишины, по этой пустыне, где внезапный свет вспыхивал и гас, две маленькие фигуры двигались, как странные образы в кошмаре светопреставления на самой окраине мира.

2.

Когда начинало светать, Иккин строил хижину из снега, очень маленькую. В ней они спали и ели. Еду им приходилось оттаивать под одеждой, на ходу, – здесь не из чего было разжечь костер. Выспавшись, они опять пускались в путь, чтобы пройти за ночь десять миль к Унхоргу, – по глубокому снегу не получалось идти быстро. Они почти всё время молчали: холод замыкал губы. Элари, чтобы занять себя и не думать о том, что осталось позади, пел про себя песни. Он знал их не очень много, и надоедливые обрывки повторялись в его голове вновь и вновь, точно заевшая пластинка. Ему начало казаться, что за ними кто-то идет, – оборачиваясь, он ничего не видел, но ему казалось: что-то скользнуло в ложбину за миг до того, как он его заметил. Элари знал, что это не человек. Опасаясь за свой рассудок, он старался не думать, кто это может быть.

Но за всё время пути они не видели ничего живого, ничего, что бы действительно двигалось. Наконец, когда припасов у них осталось только на неделю, Иккин сказал, что надвигается буря. Элари застыл. Он знал, что полярная буря может бушевать десять дней без всякого перерыва, – и, если так окажется, то их ждет смерть.

3.

Иккин достал карту и осмотрелся, чтобы сориентироваться на местности. Через минуту он сказал, что в нескольких милях к северу есть убежище, построенное давно, именно на этот случай. Если они поторопятся, то могут успеть добраться до него. Если буря застигнет их на поверхности, – они умрут.

Они побежали, казалось, совершенно наугад. Элари не видел никаких признаков бури, но ему и в голову не пришло усомниться в точности прогноза. Иккин уже не раз спасал ему жизнь во время этого похода, – вот так, просто сказав пару слов.

Они бежали долго. Сначала Элари стало жарко, потом он устал, потом изнемог. Но он всё бежал, стараясь не отставать от друга, жадно хватая ртом леденящий воздух. Его горло горело огнем. Он мельком подумал о воспалении легких, – мельком, потому что тут впору было только не упасть. Пару раз он всё же падал, но толстая одежда и снег хранили его от ушибов. Он поднимался, отряхивался и бежал дальше.

Иккин вывел его на обширное ровное плато. Там среди снега резко выделялась серая бетонная коробка убежища. Вдвоем они быстро расчистили заметенную дверь, но вот открыть её оказалось гораздо труднее, – она примерзла, и лишь с трудом им удалось её распахнуть. Закрывая её, Элари увидел на расстоянии мили какое-то существо, раза в два выше его роста и раза в четыре длиннее. Оно смотрело на него, стоя на небольшом утесе, и всё колебалось, струилось, как мираж. Его никак не получалось разглядеть. На миг Элари померещился гигантский моллюск, – наполовину покрытый броней, наполовину свисающий осклизлыми складками, полуаморфный, перетекающий...

Он яростно помотал головой и захлопнул дверь. Конечно, если это существо реально, оно проломит крышу убежища одним весом своей чудовищной туши. Но здесь, в стране миражей, Элари с трудом отличал их от реальности.

Выбросив эти мысли из головы, он спустился вниз. Там был целый зал, скрытый под поверхностью плато, с бетонными столбами, подпирающими крышу, и с нарами. Иккин зажег бензиновую лампу. Она не могла согреть этот промерзший