пьедестала, трибун. Несмотря на то, что ты думаешь, ты ничем не лучше любого другого человека, если позволяешь себе ослепнуть от уважения к тем принципам, которые, по твоему мнению, ты отстаиваешь.

Прежде чем Катон успел ответить, агент отошел к краю палубы и поднял бурдюк с вином, глотнул, прежде чем опустить голову и закрыть глаза, как будто в состоянии покоя.

Когда полуденное солнце начало свое снижение, набережная почти опустела. На борту баржи большинство людей под навесом спали, и воздух был наполнен глухим жужжанием мух и ритмичным хором из храпа. Однако, несмотря на то, что его глаза были закрыты, Катон не спал и обдумывал свой предыдущий разговор с Аполлонием. Как бы он не ненавидел признаваться в этом даже самому себе, в том, что сказал агент, была некоторая правда. Однако его беспокоило чувство, что настоящей целью посольства не было примирение с Парфией. Корбулон считал, что стоит попытаться заключить договор, и Катон ему поверил. В самом деле, он надеялся, что сможет успешно апеллировать к любому малейшему гуманному инстинкту, обитавшему в сердце царя Вологеза. В конце концов, какой здравомыслящий человек пожелал бы дорогостоящей войны с непредсказуемым исходом для своей империи, если бы ее можно было избежать? Катон прекрасно понимал, что он был чем-то вроде идеалиста, и что такая мысль была в лучшем случае абстракцией, а в худшем — опасным заблуждением. В реальной жизни люди, которым суждено было править империями, не придерживались того же набора ценностей, что и те, которыми они правили. Какое значение имела жизнь тысяч их подданных для таких, как Вологез или Нерон? Даже в этом случае он все еще верил, что сможет склонить парфянского царя к иному взгляду на отношения с Римом и убедить его, что мирное сосуществование возможно, по крайней мере, для рассмотрения.

— Какой я дурак, — прошептал он себе в порыве постыдного самосознания.

Он быстро открыл глаза, чтобы взглянуть по сторонам на случай, если его слова были услышаны, но никто не пошевелился. Единственным, кто проснулся, был один из парфян, темнокожий мужчина с желтыми глазами, который перебирал блестящие бусы на веревочке, чтобы помочь ему сконцентрироваться и предотвратить сонливость. Он кратко посмотрел на Катона, но не проявил никакой другой реакции, и Катон снова закрыл глаза, продолжая следить за ходом своих мыслей.

«Хорошо», подумал он, «посольская миссия была не более чем уловкой, чтобы выиграть для Рима больше времени для подготовки к войне. Однако всегда была возможность для хрупкого мира. В любом случае обязанностью Катона было благополучно вывести себя и своих людей из Парфии, как бы ни завершились переговоры».

Звук приближающихся шагов на набережной прервал его размышления; мгновение спустя он услышал шаги на сходном мостике и сел. Хаграр вернулся во главе отряда копьеносцев, одетых в развевающиеся зеленые одежды. Их офицер был вооружен мечом и носил блестящий черный нагрудник, инкрустированный серебряными звездами и изображением поднимающейся на дыбы лошади. Когда копейщики спрыгнули на палубу с серией глухих ударов, спящие под навесом зашевелились и моргнули, глядя на людей, рассыпавшихся по палубе веером. За последним из копейщиков последовали двое мужчин в зеленых туниках, несущих шипованный сундук. Хаграр и офицер вышли вперед, когда Катон и остальные под навесом вскочили на ноги.

— Что это значит? — спросил Катон, указывая на солдат. Он почувствовал холодный страх в животе, что их послали убить его и его людей.

— Трибун Катон, это Рамалан, капитан царской дворцовой стражи. — Хаграр указал на офицера. — Он ждал во дворце губернатора и получил приказ сопроводить посольство в столицу. Оседлали лошадей, чтобы отвезти нас к Тигру, где мы перейдем реку и достигнем Ктесифона.

Катон прищурился от яркого солнечного света. — Что? Сейчас?

— Немедленно, — вмешался Рамалан, обращаясь к Катону по-гречески. — Но сначала ты и твои люди сдадите свое оружие и все свое имущество. Вы можете оставить себе только одежду и обувь.

Катон нахмурился. — Мы — дипломатическая миссия. С нами не следует обращаться как с заключенными. Когда об этом узнает император Нерон…

— Вы должны сделать это немедленно, — сказал Рамаланес, не обращая внимания на протест Катона. — Все должно быть помещено в сундук. Сделайте это сейчас.

Он отдал приказ людям, несущим сундук, и они поставили его перед мачтой, открыли задвижку и подняли крышку, прежде чем встать с обеих сторон. На мгновение Катон был склонен отказаться, но его люди были в меньшинстве, и стычка оказалась бы весьма короткой, если бы парфяне применили силу.

— Сейчас, — настаивал Рамалан.

Катон вздохнул. — Делайте, как он говорит, ребята. Все мечи и другие личные вещи в сундук. Давайте поскорее.

Мужчины заколебались, и Катон увидел, что они ждут от него подсказки, как им поступить. Дотянувшись до ножен и пояса с мечом, которые он положил за свои седельные сумки рядом с бухтой свернутой веревки, он взял сумки другой рукой и подошел к сундуку, положив все внутрь. Один за другим его люди последовали его примеру, а затем вернулись на свои позиции под навесом. Последним был Аполлоний, отдавший все свое имущество, кроме флейты.

— Я хотел бы сохранить это, — сказал он.

— Все, — приказал Рамалан.

Аполлоний неохотно вложил флейту в сундук и попятился.

Рамалан осмотрел их и затем указал на кольцо всадника Катона. — Это тоже.

— Мое кольцо? — Катон поднял руку. — Это знак моего ранга.

— Меня это не беспокоит, римлянин. У меня есть приказы. Кольцо может скрывать яд, который может быть использован против моего царя или вас самих. Сними его и положи в сундук.

Катон покачал головой, но сделал, как ему сказали, прежде чем присоединиться к своим людям. Сундук был закрыт, и замок снова встал на место, затем Рамалан выкрикнул приказ над набережной, и еще несколько его людей вывели вереницу лошадей из тени между двумя складами. Он нетерпеливо поманил Катона.

— Выведи своих людей на берег, римлянин.

— Мой ранг — трибун, парфянин, и я возглавляю посольство от имени императора Нерона, — взорвался Катон. — Вы будете относиться ко мне с уважением, соответствующим моему положению.

Рамалан посмотрел на Хаграра, и тот деликатно кивнул.

— Хорошо, трибун, — сказал он с преувеличенным почтением. — Пожалуйста, выведите своих людей на берег.

Катон повернулся к своим людям, большинство из которых усмехались неудобству парфянского капитана; даже те, кто не говорил по-гречески, поняли суть разговора. — Пойдемте, мальчики. Обратно в седло. — Он потер ягодицы, и остальные, включая Аполлония, засмеялись, когда они вышли на трап и перешли на набережную.

Римлянам, включая раненых, пришлось сесть на коней, а их эскорт расположился с каждой стороны. Хаграр занял свое место