сословие cittadini, то есть граждан. Не столь могущественные, как патриции, они все же могли гордиться своим превосходством над чернью – надо полагать, примерно так же, как святой Павел гордился римским гражданством. Впоследствии они поднялись в статусе, превратившись во что-то наподобие европейских баронетов или римских всадников, но считаться с ними приходилось и раньше, даже до Серраты. Это стало очевидно уже в 1268 г., когда в Венеции была учреждена должность великого канцлера – с условием, что занимать ее может лишь один из cittadini. Должность была весьма значительной: великий канцлер, по существу, возглавлял не только канцелярию дожа, но и весь аппарат государственной службы. Он носил пурпур и рангом был выше сенаторов, уступая только дожу, синьории и прокураторам Святого Марка. Он обладал всеми прерогативами аристократии, за исключением права участия в голосовании. Свои обязанности он исполнял пожизненно, а когда умирал, хоронили его с такими же почестями, как и самого дожа.

Другие посты, не столь влиятельные, но довольно важные, были доступны и гражданам, и патрициям. Мудрость венецианской политики заключалась в том, что благодаря этим возможностям граждане постепенно превращались из внешнего и потенциально подрывного элемента в органическую часть и оплот олигархической системы, тем более что добиться так называемой привилегии гражданства было не так-то просто. Иностранцы, желавшие стать гражданами, должны были прожить в Венеции или ее колониях не менее двадцати пяти лет – и это только первое из ряда условий. Еще труднее было получить гражданство de extra, которое обеспечивало своим обладателям полную защиту за пределами республики. Лишь немногие счастливцы – например, особо мастеровитые ремесленники или люди, исполнившие какое-нибудь важное государственное поручение, – в качестве поощрения или награды могли быть приняты в сословие граждан без предварительного ожидания. Точно таким же образом каждый гражданин-cittadino втайне мечтал сослужить государству столь ценную службу, что это позволит ему проскользнуть сквозь частое решето отсева и занять место среди патрициев.

Все это не значит, что против грандиозной реформы Пьетро Градениго никто не выступал. Некоторые из тех, кто в результате лишился права голоса, даже бунтовали – как, например, некий Марино Бокконио, который уже в 1300 г. организовал заговор с целью убийства дожа и свержения правительства. Похоже, он происходил из тех людей, по которым новые порядки нанесли особенно чувствительный удар, – богатых, честолюбивых, способных привлечь значительную народную поддержку, но навсегда лишенных всякой возможности участвовать в политической жизни. Как ни печально, хорошего заговорщика из него не вышло, а с венецианской службой безопасности уже тогда шутить не следовало. Бокконио и десять его соратников были арестованы и казнены через повешение в традиционном месте – между двумя колоннами на Пьяццетте[142]. Его попытка отстоять права сограждан потерпела фиаско. Но вслед за ней были и другие попытки.

31 января 1308 г. в Ферраре умер маркиз Аццо д’Эсте VIII. На протяжении двухсот лет дом д’Эсте оставался одним из самых могущественных в Северной Италии. В различные периоды под его влиянием находились Падуя и Верона, Мантуя и Модена, а в первой половине XIII в. в Ферраре он стойко сражался за гвельфов против Салингуэрры ди Торелло, предводителя гибеллинов. Когда в 1240 г. город сдался венецианцам и те захватили ди Торелло в плен, власть над Феррарой досталась семейству д’Эсте. Правили они, по существу, как ставленники Венеции, что не мешало им оставаться верными сторонниками гвельфов и время от времени навлекать на себя недовольство пап.

Однако смерть Аццо создала более серьезную проблему. После него остались только двое братьев – и ни одного законнорожденного ребенка. Однако имелся незаконнорожденный сын, Фоско, у которого, в свою очередь, был сын Фолько. Этого-то внука Аццо и назвал своим наследником, что, как и следовало ожидать, принесло беду. Братья Аццо пришли в ярость и оспорили завещание, а Фоско, пытаясь защитить наследство сына, обратился за помощью к Венеции. Республика направила военные силы, но папа Климент V в своей новой резиденции в Пуатье[143], готовый любой ценой предотвратить захват Феррары Венецией, возобновил давно забытые притязания на папский сюзеренитет над городом и решил спор в пользу братьев. Столь стремительное развитие событий выбило у Фолько почву из-под ног. Его позиции в Ферраре и прежде не были сильны, а уж выступить против папы он и подавно не смел. Задержавшись лишь для того, чтобы разместить венецианский отряд в замке Тедальдо, он бежал в Венецию и переуступил республике права своего сына.

Папские отряды вступили в Феррару, после чего легат кардинал Пелагруа направил дожу посольство с требованием немедленно отвести войска. Но венецианцы не дрогнули. Они не стремились к неожиданной конфронтации, но выгодное месторасположение замка Тедальдо, позволявшее контролировать город и мост через реку По, давало им значительное стратегическое преимущество; к тому же не в их характере было поддаваться на угрозы, откуда бы те ни исходили. Легат предложил компромисс, согласно которому Венеция могла оставить город за собой в качестве папского лена и выплачивать за него ежегодную ренту в размере 20 000 дукатов. Венецианцев это не устроило. Все права на Феррару, указали они, добровольно уступил им д’Эсте, и спорить не о чем.

Кардинал Пелагруа не согласился. 25 октября 1308 г. он заявил, что дает венецианцам десять дней на размышления. Если они будут упорствовать в своем решении, то и республика, и дож, и его советники, и капитаны, и все те, кто вопреки велению папы оказывал им поддержку советом или делом, будут отлучены от церкви, все венецианские товары и прочее имущество в Ферраре конфискованы, торговые договоры аннулированы, транспортные пути перекрыты. Венеция, а заодно и Кьоджа, чьи корабли особенно мешали папским судам на реке По, подвергнутся блокаде, а все привилегии, когда-либо дарованные Венеции папой, будут отняты.

Так Венеция второй раз за двадцать пять лет оказалась перед угрозой отлучения, и если в 1284 г. дело ограничилось в основном духовными санкциями, то на этот раз папская немилость грозила всерьез затронуть политическую и экономическую жизнь республики. Первоначально проблему Феррары доверили специальному комитету Большого совета, насчитывавшему двадцать человек, а позже, с ухудшением ситуации, расширенному до сорока пяти членов. Но чтобы разобраться со сложившимся кризисом, этого явно было недостаточно, и Большой совет, состоявший из нескольких сотен человек, собрался в полном составе. Мнения резко разделились. Большинство представителей старых семейств во главе с Якопо Кверини настаивали на капитуляции: государства, говорили они, точь-в-точь как отдельные люди, должны бояться Бога и уважать наместника Христа на земле. Кроме того, Венеция еще не восстановилась после долгого периода войн, и сейчас явно не время затевать новый конфликт, который грозит оказаться еще более разрушительным, чем прежние.