Западной Европы и реакцией на нее со стороны городских общин; долгой, изматывающей борьбой между империей и папством, между гибеллинами и гвельфами; а также ссорами и соперничеством частного порядка, одновременно и омрачавшими историю итальянских коммун, и стимулировавшими их развитие.

Венеция, со своей стороны, была наследницей Византии, где о феодализме и слыхом не слыхивали – по крайней мере, до Четвертого крестового похода. Западная империя не предъявляла на нее никаких серьезных притязаний вплоть до самого договора Карла Великого с императором Никифором. Венеция не поддерживала ни гвельфов, ни гибеллинов. Она оставалась практически единственным из крупных городов Северной Италии, который счастливо избежал завоеваний и даже просто вторжений на свою территорию. Пока остальные города настороженно следили друг за другом и поглядывали то на север, за Альпы, в сторону императора, то на юг, в Рим, в сторону папы, Венеция попросту повернулась к Италии спиной и обратила взоры на Восток, предопределивший ее прошлое и подававший большие надежды на будущее. Поэтому в политическом отношении Венеция развивалась совершенно иным путем, чем ее соседи по полуострову. Те избрали путь общественного самоуправления, а когда он завел в тупик, сделали крутой поворот в сторону автократии. Венеция, напротив, неуклонно двигалась в одном направлении – в сторону самовоспроизводящейся олигархии, которая в итоге и правила ею (в целом мудро и хорошо) на протяжении пятисот лет, до самого конца республики.

На вершине политической пирамиды власть дожа давно уже угасала. Этот процесс начался в 1032 г., при Доменико Флабанико (который покончил с практикой назначения соправителей и преемников и ограничил полномочия дожа, приставив к нему советников и pregadi), продолжился с учреждением Большого совета после убийства Витале Микьеля в 1172 г. и, как показывают последующие дожеские обязательства, не окончился даже на этом[137]. В основании той же пирамиды население Венеции утратило, как мы уже видели, всякое влияние на политику, а попытка вернуть его в 1289 г. обернулась провалом. В итоге главной опорой государственного управления стал Большой совет, членство в котором сделалось первой ступенью к политической власти. Без больших денег или семейных связей вступить в него было нелегко. Совет с самого начала избирал себя сам, так что с годами он неизбежно превратился в закрытое общество. Лишь один пример: в 1293 г. в его состав входили десять представителей семейства Фоскари, одиннадцать – Морозини и не менее восемнадцати – Контарини. Впрочем, в теории, да и до некоторой степени на практике двери совета все еще оставались открытыми.

Но на исходе XIII столетия Пьетро Градениго закрыл эти двери навсегда.

Еще в 1286 г., при Джованни Дандоло, предлагалось ограничить доступ в Большой совет кругом тех, чьи отцы или более далекие предки по отцовской линии тоже когда-то состояли в совете. Это предложение отвергло большинство, включая и самого Дандоло; десять лет спустя Градениго снова поднял этот вопрос и пришел к тому же результату. Однако молодой дож – ему было всего сорок пять – славился своей энергией и решительностью. В последний день февраля 1297 г.[138] было выдвинуто и принято чрезвычайно важное условие, согласно которому Кварантия, Совет сорока[139], должен был выдвинуть на голосование поименно всех тех, кто заседал в Большом совете на протяжении последних четырех лет, и сохранить членство до Михайлова дня (обычного дня выборов в Большой совет) 1298 г. за всеми, кто набрал двенадцать или более голосов. Когда настал указанный день, это правило продлили еще на год; в 1299 г. все повторилось, после чего такая система приобрела статус закона.

Правда, в законе осталась одна лазейка. Троим выборщикам (а эта должность предоставлялась всего на один год) разрешалось – с согласия и одобрения дожа и его советников – выдвигать кандидатов, ранее не имевших права быть избранными. Может показаться, что эта оговорка – по крайней мере, в теории – вновь распахнула двери в совет; но на самом деле есть основания подозревать, что изворотливый, лукавый дож всего лишь пытался таким образом обмануть оппозицию. Сохранив за собой право вето в отношении всех новых имен, он лишил эту лазейку всякого смысла, и следующие годы показали, что на практике дополнительное правило применялось лишь в пользу тех, кто уже заседал в совете в более ранний период или мог доказать, что в совете состоял их предок по отцовской линии.

Эти меры ничуть не сократили численность совета. Напротив, все больше и больше венецианцев спешили доказать свое право на избрание, и совет (первоначально насчитывавший 480 членов, но с тех пор заметно уменьшившийся) стремительно разрастался. Если в 1296 г. в нем состояло лишь 210 человек, то к 1311 г. численность возросла до 1017, а к 1340 г. – до 1212. Естественно, не все они присутствовали на каждом заседании. Венеция была маленькой, а ее аппетиты – огромными. Многие видные граждане в каждый данный момент времени находились за границей по дипломатическим или торговым делам. Тем не менее к 1301 г. зал заседаний стал слишком тесным[140], и его перенесли в другое место – по-видимому, в центральную часть восточной стороны здания[141]. Таким образом, в глазах своих создателей новый закон был призван не столько ограничить численность правящей номенклатуры, сколько очистить ее ряды: олигархию, консолидировавшуюся столь внезапно и быстро, никак нельзя назвать узким кругом. Но нельзя и отрицать, что эти события, вошедшие в историю Венеции под названием Серрата Большого совета (то есть «затворение, замыкание»), позволили в одночасье создать закрытую касту. Эта каста включала в себя и внутреннюю элиту (состоявшую из тех, кто заседал в совете на протяжении четырех решающих лет, с 1293 по 1297), и тех, кто имел право на членство в совете благодаря происхождению или собственному участию в нем раньше. Чтобы защитить эту касту от неправомерных притязаний, барьеры для граждан, желавших обрести привилегии, подняли еще выше. В 1315 г. составили полный список венецианских граждан, имевших право на избрание. Поскольку из него заведомо были исключены все незаконнорожденные и рожденные от матерей низкого происхождения, этот список лег в основу того реестра благородных браков и рождений, который впоследствии получил название Libro d’Oro – Золотая книга.

Но что же осталось на долю остальных венецианцев, которые составляли подавляющее большинство? Наверняка многие из них были богаты, умны и образованны, но доступ в избранное общество был для них закрыт. Естественно, поначалу они негодовали, но уже через поколение-другое привыкли к новому порядку вещей; возмущение сошло на нет или, по крайней мере, стало далеко не таким острым, как можно было бы ожидать. Мало-помалу, на протяжении многих лет в Венеции сложилась вторая группа избранных. Это было