одного шага. — Я зарыдала и начала бесцельно бить по чемодану. Я садилась на него, пыталась его продавить, била им по обочине, затем открыла его и попыталась разорвать подкладку, но он по-прежнему успешно отражал все мои атаки.

— Марлен, — услышала я голос Ноя. — Что ты делаешь… прекрати, пожалуйста, ты меня пугаешь… Марлен!

Снова и снова я слышала, как он повторял мое имя, но не могла остановиться и, как сумасшедшая, била по чемодану, пока были силы, постоянно рыдая.

Ной крепко меня обнял и держал до тех пор, пока я не успокоилась. Он был теплым. Я не знаю, сколько мы просидели так.

— Хорошо, — сказал Ной и положил мне руку на плечи. — Мы просто останемся здесь и будем ждать лучших времен. Боже мой, как я голоден.

Он нагнулся, сорвал лист мяты, и в его глазах промелькнула тоска. Это вызвало у меня истерический смех.

— Ты странный. — Я вдруг заплакала, и у меня снова начался спазм. Успокоилась я только в его объятиях.

Лай собаки разбудил меня. Когда я открыла заплаканные глаза, было уже слишком поздно. Собака стояла перед нами. Ной положил свои руку на мою и, казалось, застыл от страха, когда животное подошло к нам. У собаки была длинная шерсть. Ее глаза налились кровью, губы висели прямо на больших зубах. Она понюхала колени Ноя и оставила слюнявый след. Мы боялись сделать вдох. Во второй раз я видела, что Ною было страшно. Он дрожал всем телом, как и тогда, в конторе сестры Фиделис, когда я вышла из подпола с могилами.

— Генрих! — закричал вдруг женский голос. — Генрих, ко мне! Отстань от молодых людей.

У меня словно камень с сердца упал.

— Боже. — Ной застонал и положил руку на грудь.

Нехотя собака поддалась своей хозяйке и позволила надеть на себя поводок.

— Марлен, — спросил Ной, — кто это?

Я была в таком стрессе, что не смогла ничего ответить. Передо мной стояла немного полная женщина сорока лет в мужской шляпе поверх серо-коричневых волос, в полах которой уже набралась лужа воды размером с ладонь. Ее джинсы были заправлены в измазанные грязью резиновые сапоги, а дождевик оливкового цвета блестел от дождя. Она посмотрела на нас нежным взглядом.

— У вас измученный вид, — заметила она трезво.

Я взглянула на Ноя, затем на себя и вдруг поняла, как мы выглядели. В наших волосах было полно игл, веток и грязи. У Ноя была царапина на щеке и синяк на лбу — они появились, когда он пытался сдвинуть камень на плоском берегу реки. Мое лицо наверняка выглядело ничуть не лучше. На нашей коже было столько царапин, что можно было подумать, будто стая кошек атаковала нас. К тому же после ночи в отвратительной хижине мы были в поту и от нас исходил ужасный запах.

У нас был не просто измученный вид, мы были совершенно истощены и замучены. В ту же секунду слезы снова потекли по моим щекам. Нет больше сил.

— Я могу вам как-то помочь?

Мы одновременно кивнули и, вздыхая, помогли друг другу встать. Мои мышцы сводило, а ноги горели.

— Мы очень рады, что встретили вас, — сказал Ной дружелюбно и протянул ей свою руку. — Я Ной.

Сестра Фиделис, конечно, обучила его манерам, но при первой же возможности мне нужно подсказать ему, что его поведение выглядит несколько старомодно и скорее может озадачить людей вроде этой женщины, которая не знала, что делать в таких случаях.

— Ты пьян?

— О, нет. — Он повернулся к ней. — Я не пьян, а слеп.

Для него это было самая естественная вещь на свете. Он рассказал мне, что еще пять лет назад не знал, что с ним что-то не так. Только встретившись с детьми, которых сестра Фиделис допустила к нему, он догадался об этом. Они говорили о вещах, которых он не понимал, и хотели играть с ним в «жмурки». Когда они заметили, как быстро он их ловил, то рассердились и завязали ему глаза, хотя и после этого ничего не изменилось.

— Слепой… Ах, боже мой, — сказала она и сделала испуганное лицо. — Я Фрейя. — Она пожала ему руку. — Я живу неподалеку отсюда. Если хотите, можете пойти со мной.

Пока я вставала на свои пузыри, у меня закружилась голова. Генрих сновал около наших ног, и мы спотыкались об него. Я спросила себя, почему меня больше не радовала неожиданная помощь. Почему я все еще чувствовала себя так ужасно? Все вокруг меня казалось нереальным. Может быть, деревья на обочинах — это просто фон? Как будто я нахожусь на сцене или на картине. И меня все еще преследуют камеры?

— Генрих! — Качая головой, Фрейя потянула поводок. — Эта собака настоящий теленок. Я взяла его из приюта, потому что мне было его жалко, потому что он такой некрасивый. Он прекрасен, но, к сожалению, слишком непослушен. Какая скверная сегодня погода. Снова собирается дождь.

Она натянула шляпу на лоб, сошла с дороги и пошла по тропинке через лес. Мы следовали за ней, вышли на луг, и я не могла отделаться от ощущения, что за нами наблюдают, что где-то по ту сторону моей жизни сидит публика с попкорном и колой, непрерывно комментируя наше бегство и высмеивая мое жалкое физическое состояние, и что там уже разгорелся спор, доберемся ли мы до цели или умрем раньше. Куда мы идем? Я потеряла ориентацию в пространстве, подняла руку и помахала небу, насмешливо улыбаясь и подмигивая своей аудитории, которая наблюдала за мной через объектив камеры. К счастью, ни Фрейя, ни Ной не заметили этого проявления моей ненормальности. Я уже представляла себя в психбольнице, прикованной к кровати и постоянно принимающей горы лекарств. Мои родители стояли перед решеткой на дверном оконце.

— К ней нельзя приближаться, она не знает, что делает, и может быть опасна, — услышала я голос врача, который по звуку напоминал голос Ноя.

Выпустите меня! Освободите меня из моего тела! Избавьте меня от меня самой.

— Марлен? — Ной сжал мою руку, и мне удалось на мгновение отбросить эти ужасные мысли и ощущения.

Дом Фрейи оказался черным кубом из бетона и стекла. Он стоял на краю луга, как на краю стола. Дом для уединенной жизни — таким было мое первое впечатление. Казалось, в округе нет ни одной души. Она нажала указательным пальцем на кнопку в стене, и входная дверь с шумом раскрылась. Я ожидала увидеть все что угодно, но только не высокотехнологичный дом, место которому в рекламном каталоге современного жилья. Рукам