По словам уездного исправника, заявление Матвея Снеткова и патрульных о том, что в них кидали камнями и палками, не подтвердилось. «Установлено, что жители Мурино держали себя очень сдержанно, – указывал уездный исправник, – а солдаты, напротив, некорректно и, видимо, приготовлялись пустить в дело оружие, так как Снетков самовольно взял из полка револьвер, патрульные же безо всякой надобности зарядили ружья ранее. После долгого запирательства Снетков был приведен мною и полковником Россовым к сознанию того, что был выпивши. Путем осмотра места случая не обнаружено ни камней, ни палок, которыми могли бы бросать крестьяне».

Сведения, собранные уездным исправником, оказались не единственным свидетельством против бесчинств солдат Самарского полка. Вечером, в день кровавого столкновения 12 апреля, муринский волостной старшина Шагин отправил телеграмму петербургскому губернатору: «Имею честь донести Вашему сиятельству, что 12-го числа сего апреля патрулем 147-го пехотного Самарского полка была открыта стрельба в селе Мурино в крестьянских детей, из которых четверо оказались застреленными. Состояние их безнадежное. В настоящее время Мурино находится в опасном положении ввиду того, что бóльшая часть нижних чинов в пьяном виде».

«Монах смерти не боится!»

Поздним вечером 30 октября 1911 года в Петербурге случилось дерзкое преступление: злоумышленник покушался на жизнь особы «духовного звания» – известного церковного деятеля России архиепископа Антония Волынского (после революции – основателя Русской зарубежной православной церкви). Произошло это на Васильевском острове – в Благовещенском синодальном подворье на 8-й линии (ныне дом № 61), где Антоний Волынский находился с июля, будучи приглашенным из Житомира на заседания Святейшего Синода.

Злоумышленника тут же схватили. Впрочем, послушники, окружавшие Антония Волынского, уже несколько дней обращали внимание на посещавшего богослужения бедно одетого молодого человека, в поведении которого чувствовалось что-то неладное.

В тот роковой вечер, когда Антоний Волынский с чтимой иконой Богоматери обходил храм, преступник на глазах у всех кинулся на владыку и пытался ударить его ножом в шею. Послушники набросились на злодея сзади и отвели удар. Оружие, оказавшееся морским кортиком, ударило в пуговицу одежды владыки и, благодаря твердой парче, скользнуло мимо, лишь слегка оцарапав его левую руку.

– Что творишь? – хладнокровно произнес Антоний Волынский, глядя в глаза злоумышленнику.

В храме между тем началась паника. Кто-то закричал: «Пожар! Горим!» Один из священников поспешил в толпу с чайником. Храм наполнился криками, шумом и истерикой.

Архиепископ Антоний Волынский. Картина художника М.В. Нестерова. 1917 г. (Государственная Третьяковская галерея)

– Возлюбленные чада, успокойтесь, – раздался с амвона твердый голос владыки, сохранявшего полное хладнокровие. – Будем молиться. Монах не должен бояться смерти!

Прибывшим на место преступления чинам полиции Антоний Волынский рассказал, что личность человека, который пытался его убить, довольно хорошо ему знакома. Он появился у него в первый раз в сентябре 1910 года в числе просителей, в бытность владыки в Почаевской лавре. Молодой человек, назвавшийся студентом Трифоновым из Якутской губернии, умолял простить его. По словам Трифонова, его назначили на казенный счет для поступления в Казанскую духовную семинарию. Приехав в Казань, он впервые в жизни попал в трактир, где напился до бесчувствия и оказался в полицейском участке. Похождения в трактире дошли до сведения академического начальства, и Трифонову отказали в приеме. «Теперь я нахожусь в ужасном, безвыходном положении, – жаловался он. – Я сирота, не имею за душой ни копейки».

Трифонов просил владыку либо походатайствовать о принятии его в другую академию, либо дать ему учительское место в Волынской епархии или же, наконец, постричь в монахи. В последней просьбе Антоний Волынский твердо отказал, а по поводу первых двух обещал запросить ректора Казанской духовной академии. Владыка проявил сочувствие к юноше, дал ему денег на проезд в Житомир и записку к отцу эконому, чтобы ему отвели помещение и давали братский стол.

Вскоре пришел ответ из академии. Ректор сообщал, что Трифонов обнаружил такую «тупую нераскаянность», что заставил думать о себе как о давнишнем алкоголике. Вместе с тем, ректор допускал возможность исправления юноши: он соглашался предоставить ему на год место учителя и в случае безупречного поведения обещал устроить в академию через год. Так Трифонова назначили учителем церковно-приходской школы в деревне в 20 верстах от Житомира.

Однако, как оказалось, предположение о «давнишнем алкоголизме» подтвердилось. До Антония Волынского дошли известия, что облагодетельствованный им Трифонов продолжает буйный образ жизни. В Житомире он пьянствовал, ходил к «публичным женщинам», пропил все деньги, а ехать в школу и не собирался. По словам послушников, он хранил нож и вынашивал мысль убить отца эконома или ревизора – члена учебного комитета. Полиция арестовала Трифонова по подозрению в подготовке преступления, пять месяцев продержала в тюрьме. Потом его выпустили, и он остался в Житомире, перебиваясь случайной конторской работой.

«Весной я несколько раз видел его в храме, – рассказал Антоний Волынский. – Он зловеще смотрел на меня, и мне показалось, что он что-то замышляет против меня, хотя кроме добра я ему ничего не сделал». Говоря о случившемся покушении Трифонова, владыка сказал: «Возможно, что Трифонов действовал под каким-то психозом. Может быть, он явился орудием в руках моих врагов, которым я давно мешаю. Это уже дело следствия. Я ему прощаю его грех».

Известие о покушении на жизнь владыки вызвало большой резонанс. Свое сочувствие выразил в телеграмме премьер-министр Коковцев. С раннего утра в покои владыки приходили высокопоставленные лица, пожелавшие также выразить свое сочувствие. Среди них были помощник обер-прокурора Синода, члены Государственного совета и Государственной думы, кишиневский и финляндский архиепископы, начальница Елизаветинского института, офицеры столичных гвардейских полков. Со всех концов России в адрес владыки приходили десятки телеграмм со словами поддержки.

Трифонов категорически отказывался назвать полиции мотивы своего преступления. Предположения о его близости к революционным организациям не подтвердились. Возникла версия, что Трифонов – просто психопат, а может быть, и вовсе ненормальный человек.

Скоро в столице начали уже забывать о покушении на владыку, однако спустя чуть более двух недель Благовещенское подворье на 8-й линии, где продолжал пребывать Антоний Волынский, вновь напомнило о себе, причем весьма неприятным образом. Многие восприняли это как дурной знак и стали поговаривать о «проклятом месте».

17 ноября 1911 года в саду при подворье покончил с собой священник Константин Спиридонович Стефанович. Он перерезал себе ножом вены и истек кровью. Необычный самоубийца некоторое время назад приехал с ходатайством к Антонию Волынскому о пострижении в монахи. Однако владыка отказал ему, как когда-то и Трифонову. Архиепископ настойчиво убеждал Стефановича остаться в миру и начать лечение нервов – священник был на грани безумия из-за смерти жены. Дело о