Разозлившись, я закрыл ей рот рукой и с силой вдавил затылком в стену. Она заскулила, противно пачкая меня слюной.

– Тронешь её, и я сломаю тебе руки, – пугающе ровно выговорил я. – Откроешь рот, и я вырву тебе язык. А теперь подумай своей больной головой: стал бы я давать такие романтические обещания девушке, которую люблю? Ты меня совсем не знаешь, Алисия. Я никогда не собирался тебя прощать. Сейчас ты вернёшься в комнату, изобразишь недомогание и уедешь, желательно, из страны. И только попробуй что-нибудь выкинуть. Ты меня поняла?

Бывшая хлопала мокрыми ресницами и, однозначно, не въезжала, что я от неё хочу.

– Ты. Поняла? – Я усилил нажим, и она вцепилась пальцами в мою кисть. Вдавила когти до полукруглых лунок, пытаясь отрезвить меня болью. Но разве это боль? Я ничего не чувствовал.

Дождавшись от оглушённой Алисии невнятного согласия, я ослабил хват и с издевательской лаской погладил её по щеке.

– Умница. И ещё один момент. – Я склонился к её уху и, подстёгнутый мстительной натурой, с каким-то искажённым удовлетворением подчеркнул: – Тебя – я трахал. А её…  Додумать остальное тебе не составит труда, верно?

Глава 21.

Максвелл.

«Живым я отсюда не выйду».

Эта мысль трепыхалась в голове, пока я молча шёл за Виктором по причалу, заставленному бетонными и металлическими конструкциями: кранами и другим вспомогательным оборудованием для погрузки и разгрузки грузов.

Вдоль берега был припаркован контейнеровоз, следом за ним – баржа. Больше интересовал первый, но я знал, что среди сложенных друг на друга стальных ящиков нужного нет. И не потому, что я обладал мощнейшей интуицией, а потому, что вместо реки Калумет, мы сейчас находились в порту Лейк-Сити, расположенном в противоположном конце города. Виктор предусмотрительно и очень радикально изменил планы. А это означало только одно – он знает.

Кругом стояла подозрительная тишина. Не было видно ни сотрудников пристани, ни Кевина с кучкой отморозков, ни тем более сопровождающих груз китайских партнёров.

Я обернулся и выловил глазами Мейсона, стоящего возле своего любимого Porsche. Даже с такого расстояния я чувствовал его напряжение. Он с радостью составил бы нам компанию, но великий босс возжелал остаться со мной наедине, и Белль, как и парни из охраны, топчущиеся рядом с ним с автоматами наперевес, был вынужден подчиниться.

Виктор остановился у самой кромки причала. Один шаг – и над его головой сомкнётся толща болотной воды. В своих мыслях я очень чётко мог обрисовать его смерть, но мне никогда не хотелось перенести эту фантазии в реальность. Пожалуй, где-то в глубине души во мне всё ещё жил тот двенадцатилетний пацан, глядевший на Руиса как на божество. И вот того пацана я постоянно хотел прикончить.

– Полнолуние, – промолвил Виктор с совсем неприсущим ему меланхоличным взглядом.

Грязно-серый круг, недвижимо повисший в небе, не вызвал у меня никаких эмоций. Всё шло через задницу, нервы были на пределе, и странное поведение Руиса, наблюдающего за небесными светилами, лишь усиливало моё напряжение. Подцепив зубами сигарету из пачки Эм, я чиркнул колёсиком зажигалки и глубоко затянулся.

– Попросить ребят притащить телескоп? – со скепсисом в голосе предложил я, выдохнув дым в чёрно-синее небо. Ненавидел ходить кругами. Пусть уже скажет, что я облажался, и приступит к наказанию.

Что там говорил Мейс?

«… прежде чем тебя прикончить, он задумается».

Я очень сильно в этом сомневался.

– Мои родители были перуанскими революционерами, – размеренно заговорил Виктор, и я не сразу донёс сигарету до рта.

Споткнулся, потому что на моей памяти он никогда не говорил о своей семье. В пятнадцать я легко поверил бы, что в эту жизнь его изрыгнула сама преисподняя.

– Они были влиятельными политиками, одержимыми своими идеалами. В восьмидесятых годах они заручились поддержкой военных и, совершив государственный переворот, установили в стране диктаторский режим. Народ страдал, но их не интересовали проблемы других. После захвата власти их, в первую очередь, стало волновать воспитание собственных отпрысков. Грёбаные фанатики считали, что только избранным доступна жизнь на этой планете. Они не признавали болезней и верили в божью помощь. Ходили в церковь, но не молиться, а наказывать своих детей. Себя же они именовали неприкосновенными, «поцелованными» высшими сущностями. Отцу очень нравилось считать удары, наносимые священной рукой. Особенно, если эти удары сыпались на спину моего брата.

У него был брат?

– Да, – словно прочитав мои мысли, подтвердил Виктор. – Его звали Луис, он был на два года младше меня и с самого детства очень болезненным ребёнком. Отец называл его слабаком и никогда не лечил. Сестра матери в тайне от них вливала в него какие-то сиропы, приносила таблетки. Но потом отец узнал, и тётку мы больше не видели. В двенадцать лет я заболел ангиной и заразил Луи. Родители были ужасно разочарованы, не дали отлежаться дома и заставили ходить в школу. Наши карманные деньги отслеживались, и тех лекарств, что мне удалось купить в аптеке, катастрофически не хватало. Нам с братом становилось хуже, и отец увидел в этом знак. Вывез нас двоих на несколько миль от города и оставил. Сказал, если дойдём, мы достойны быть его сыновьями. Луи не дошёл. Я дотащил его до ближайшей больницы… Он скончался на операционном столе от сепсиса.

Сделав глубокую затяжку, я пустил дымную дорожку и обвёл взглядом Виктора. Он говорил хладнокровно, равнодушно, словно эта история не из его жизни, не о его близком человеке. И если бы я не знал его столько лет, то решил бы, что ему всё равно. Но нет: за невозмутимой маской, уже успевшей сродниться с его лицом, скрывалась тоска. А значит, брата он любил.

– Таким образом, достойным сыном оказался только я, – усмехнувшись, Виктор развёл руки в стороны, будто говоря: «Смотри, вот так выглядят признанные победители». – Они похоронили Луи, убрали все его вещи и больше никогда о нём не говорили. Словно его и не было. Я вырос, доучился, уехал из страны и вступил в уличную банду. Дальше были долгие годы борьбы за власть. Я жаждал попасть на самый верх и делал для этого всё. После наказаний фанатика меня было сложно чем-то испугать. А встретив тебя, я впервые обнаружил некую рациональность в жизненных принципах моего отца. Десять лет назад я даже поблагодарил его, прежде чем пристрелил. Мать отправил вслед за ним. Негоже влюблённым расставаться.

Выслушав закономерный