Шрифт:
Закладка:
К одному документу (№ 21), в котором упоминается информация посла Франции в Стокгольме о том, что Германия сообщила правительству Швеции о своём решении считать любую прямую помощь Финляндии поводом к войне, casus belli, был прикреплён комментарий Министерства иностранных дел Германии, согласно которому это утверждение французского посла было лишено каких-либо оснований. Такого заявления никогда не поступало со стороны Германии.
В прошлые годы мне на ум неоднократно приходила судьба Дании в 1860-е годы, а также тогдашние отношения Швеции и Дании.
Правительство Дании принятием закона об общей форме правления стремилось ещё прочнее привязать к своему государству Шлезвиг, который туда исстари входил. Эта мера вряд ли гармонировала – по крайней мере, этого мнения придерживалась Германия, – с договором, который Дания и великие державы, а также Швеция подписали в 1852 году в Лондоне. В 1863 году Дания могла бы спасти своё положение путём выполнения лондонских договорённостей. Сохранилось бы это положение с течением времени – другой вопрос. Бисмарк, этот настоящий «реальный политик», по мнению которого, всё дело было лишь «средненьким вопросом», считал, что Дания своим поведением «бросила перчатку всему германскому», и что его целью, как он сам пишет в своих мемуарах, с самого начала было полное присоединение к Пруссии не только немецкого Гольштейна, но и Шлезвига.
Англия и Россия призывали Данию согласиться, и король был готов уступить, но народное общественное мнение было настолько против, что он не нашёл министров, которые были бы готовы на основе этой программы отвечать за деятельность правительства. Датчане не считали вопрос серьёзным и не верили в возможность войны. Они полагались на вмешательство России и западных держав, Англии и Франции, а также на помощь Швеции, в отношении чего были проведены переговоры. Эти государства не могли не помочь – так, во всяком случае, думали, – поскольку они не могли допустить такую чудовищную несправедливость, как и существенное уменьшение территории датского королевства, не говоря уже о его полном уничтожении. Только когда были проиграны первые сражения и немецкие войска вторглись в Ютландию, народ Дании понял, что наступила суровая действительность. После того как Дания потерпела кровавое поражение под Дюббёлем, усилиями великих держав на конференции в Лондоне попытались восстановить мир, а Пруссия выступила с предложением о посредничестве в вопросе личной унии между Шлезвиг-Гольштейном и Данией. Датчане отказались вести переговоры на этой основе, хотя император Франции Наполеон III настоятельно рекомендовал это сделать. Король пошёл бы на это, но общественное мнение было категорически против. Датские правители оказались на удивление близорукими. Ещё в середине июня – война началась в январе, сражение под Дюббёлем состоялось 18 апреля 1864 года – один член правительства Дании сказал французскому послу: «Я не вижу будущее столь же угрожающим, как Вы; мы не потеряем Шлезвиг, что бы ни случилось» (Brandenburg E. Die Reichsgrundung, II. S. 105)2. Когда Пруссия захватила всю Ютландию, Дания, увидев, что ей неоткуда получить помощь, начала переговоры с немцами и сообщила о своём согласии с предложением о личной унии, которое Пруссия предлагала на лондонской конференции. Но было уже слишком поздно. Дании пришлось уступить оба герцогства.
Швейцарский историк Эдмон Росье говорит, что датская война 1864 года показала, «сколь поразительно легко было в Европе, границы которой считали весьма устоявшимися, расчленить старую монархию, которая заплатила дорогую цену за свою веру в договоры и за неспособность своевременно пойти на необходимые уступки» (Histoire politique de l’Europe 1815–1919. Р. 139)3.
Официальная политика Швеции во время датско-прусского конфликта получила такое определение: максимально выгодное решение для Дании, но без угрозы для Швеции понести из-за этого опасные потери. Дипломатическими средствами Швеция хотела сделать всё, чего только можно было достигнуть. (Sveriges historia till våra dagar, XII, 1922; Hallendorf Carl. Oscar I och Karl XV. S. 314–315)4. Аналогичной была политика Швеции во время нашей Зимней войны и до неё. Разница всё же заключалась в том, что действия министра иностранных дел Швеции Мандерстрёма, не говоря уж об усилиях короля Карла XV, дали датчанам повод полагать, что их дело воспринималось в Стокгольме практически как своё собственное, но осенью 1939 года со стороны официальной Швеции нам дали снова понять, что не следует ждать военной помощи. Вместе с тем, в действительности же Финляндия во время Зимней войны получила от неё больше материальной помощи, чем Дания в 1864 году.
Последовательная публичная политика нейтралитета Швеции стала оформляться только в начале 1870-х годов, когда на престол взошёл Оскар II, но фактически она давала о себе знать и раньше. Осенью 1863 года при рассмотрении проекта ассигнований на укрепление обороны министр иностранных дел Мандерстрём заявил: «В одиночку мы не можем и не будем способны её (Данию) оборонять, но мы надеемся, что Европа не допустит столь вопиющей несправедливости, более того, что возобладают разум и сдержанность». В тронной речи Карла XV на закрытии сессии риксдага была метко выражена позиция Швеции: «В межгосударственных переговорах я всегда буду стремиться положить слово объединённых держав на чашу весов справедливости. Пусть от нас не требуют положить на неё и наш меч, не подумав, можно ли вообще достичь цели теми средствами, которые есть в нашем распоряжении».
Как в Швеции, так и в Норвегии были сильны чувства симпатии по отношению к Дании. Борьба малого государства против великой державы навевает уныние, но и будоражит умы. Газеты беспрерывно приводили доказательства в пользу Дании, горячо приветствовали каждый знак успеха датчан, с энтузиазмом поддерживали сбор средств и добровольные попытки помощи датским
