- Почему?

- А кому? Вот скажите, кому будет легче? Родне покойной? Так её с этими разбирательствами на весь город ославят. И детям в спину тыкать будут, какая их матушка дрянь. Мужу её?

- Другим женщинам, - Зима говорила тихо. – Тем, кто тоже решился бы…

- И решился бы. И нашел бы… кого-то, кто помог бы. Или сами… девочка, поверь, если женщина не хочет рожать, она не родит. А родивши – удавит ребенка, чтоб никто не знал. Антонина сама не дура. Да, где-то просчиталась… недооценила. Но, думаешь, у меня нет личного кладбища?

Все-таки она была цинична.

И страшна в своем цинизме. И еще в улыбке вот такой, насмешливой. А взгляд – мертвый. И эмоций почти нет. Ей на самом деле все равно. Почти уже нет.

- Мое, может, и побольше будет… и у любого другого целителя. У каждого, девочка… у каждого… только грамотный выводы сделает и не повторит ошибок. Антонина была грамотной. И я не слышала, чтобы кто-то еще умирал.

Оправдание?

Не похоже. Просто мысли. Просто… ощущение, что он, Бекшеев, опять вляпался в огромную кучу дерьма, которое горазды плодить люди.

- Вот сейчас Антонина ушла, но… кто займет её место? А оно пустым не останется.

- Вы?

- Нет. Мне и тут неплохо. У меня свой профиль… люди знают. И едут ко мне с очень определенными проблемами. И просить абортивное зелье не станут. Разве уж совсем дуры или отчаявшиеся. Хотя давненько никто не приходил. И от города я живу далековато. Так что нужен кто-то там… и он появится. Может, не сейчас, но через год-другой обязательно появится. И сомневаюсь, что у него будет образование Антонины и её опыт.

- Привычное зло? – Бекшеев все-таки не удержался. Ему бы промолчать, согласиться, а то и подтолкнуть к продолжению беседы. А он не удержался.

Непрофессионально.

Только Валентина глянула и кивнула:

- Оно самое. Привычное человеческое зло… и да, понятия не имею, кто убил Антонину. В последние лет пять мы, если и встречались, то на рынке. И то она делала вид, что со мной не знакома.

- А зачем она в госпитале работала? – поинтересовалась Зима, разламывая очередной пирог. – Денег у нее хватало.

- Антонина… как бы это сказать… она была довольно жадной и прежде. Никогда и ни чем не делилась. Никогда не одалживала денег. Помочь кому-то бесплатно? Даже не деньгами, услугой там или мелочью какой. Никогда. Знаю, что у нее случился конфликт с сестрой.

- Та увела жениха.

- Увела… никогда не любила этого слова, - Валентина откровенно скривилась. – Как будто человека лишают свободы воли и выбора. Скорее уж тот молодой человек предпочел сестру. И Антонина решила, что это из-за денег.

- В каком смысле? – Бекшеев не понял.

- Отец Антонины умер, когда та была ребенком. Мать вышла замуж снова и родила еще одну девочку. И вот за сестрой давали неплохое приданое.

- А за Антониной – нет?

- Нет. И она была убеждена, что именно в деньгах дело. Впрочем, могу и ошибаться… никогда нельзя досконально понять мотивы человека. Главное, что Антонина была жадной. А в госпитале неплохие зарплаты, при том, что работы не так много. Да и… доступ ко многому открывается. Тот же перевязочный материал. Инструмент вот… стерилизаторы. Возможно, банки для хранения. Мало ли что еще. Людочка ей доверяла… говорю же, наивная девочка. Не смотрите так… все подворовывают или почти все… главное, возможность. Я даже не уверена, что Антонина что-то брала… хотя с её жадностью покупать материалы, когда можно взять бесплатно… главное, она знала меру и не зарывалась. И в госпитале опять же, был порядок.

Может ли это служить оправданием?

Хотя… матушка тоже как-то жаловалось, что подворовывают. И что уследить за расходом практически невозможно. Что списывают и бинты, и вату, и многое иное, забирая себе чистое, а на перевязки пуская старые, стираные и хорошо, если кипяченые.

- Есть еще… кое-что… - произнесла Валентина явно неохотно. – Госпиталь – хорошее место, чтобы узнать людей… и найти новых клиентов. Все же сейчас время мирное. Нет ни той разрухи, что прежде, ни недостатка в целителях.

- И заработки должны были бы упасть.

- Именно. Поймите, это все… размышления… пустые умствования… и не знаю, нужны ли вам… но в госпиталь приходят разные люди. И не все готовы поделиться своей бедой с целителями. Людочка… она хорошая. Действительно хорошая. Светлая. Добрая. И верит в справедливость. И пытается эту справедливость в люди нести. Даже когда об этом не просят. И думаете, тут не знают про её особенности? Про то, что она не станет молчать, когда к ней доставят полуживого избитого ребенка? Что не «поверит» в отговорку про «упал»? Или про лестницу, с которой некоторые каждый месяц наворачиваются? Да в жандармерии местной Людочку знают… и помимо жандармерии…

- Вы это не одобряете?

- Не то, чтобы не одобряю… она не равнодушна, и это многое. Когда-то… хочется думать, что когда-то и я была такой же. Неравнодушной. Но уже и не помню, правда ли это. Переросла. Перегорела. И поняла, что нельзя сделать добро силой. Что… эти вот женщины, которые терпят побои и улыбаются, говорят, что все-то хорошо… что пока они не решат уйти, никто и ничего не сделает. Ни я, ни жандармерия, ни… нельзя спасти того, кто не хочет спастись.

- А дети?

- Дети… дети в воле своих родителей. Даже когда родители дерьмо… ну и как иначе? Куда этих детей? Отбирать и в детские дома? – Валентина покачала головой. – Я не хочу никого осуждать… я просто говорю, что со многими проблемами люди пойдут скорее не к Людочке, а к Антонине, которая дорого возьмет, но не станет выспрашивать и лезть в жизнь, чтоб её улучшить. А хорошо это, плохо… думайте сами.

- Скажите… - Бекшеев собрал снимки, оставив один. – А эта женщина… она зачем приходила? Тоже от ребенка избавиться?

Он развернул фото Надежды.

- Эта? Нет, как раз наоборот… она хотела такое зелье, чтобы гарантированно забеременеть.

А вот это было неожиданно.

- А вы…

- Таких зелий нет. Во всяком случае, не у меня. В последнем номере «Медицинского вестника» попадалась мне статья о стимуляции яичников, но честно, весьма и весьма спорная. Про побочки не писали, а