но этого нежная душа князя уже вынести не могла.

- Не стоит… я просто попью и…

- Вот что вы как маленький! Погодите… Никита, принеси тазик!

Из комнаты выглянул парень.

- Какой? – уточнил он, появлению гостей нисколько не удивившись. Только сказал. – А бабы Вали нету…

- Вот и съездишь. Давай тот, новый, эмалированный… что с цветочками. И воды-то… сейчас. А вы разувайтесь, разувайтесь, а то скоро того и гляди совсем поляжете… это ж не шутки. Куда ваша жена только глядит…

Женщина поглядела на меня с упреком и исчезла где-то в глубинах дома.

- Знаешь, Бекшеев, - сказала я с некоторым сомнением. – Ты и вправду выглядишь не так, чтобы… голова болит?

- Нет.

- Это пока. Разувайся, что сидишь?

- Да как-то…

- Разувайся. Старый способ. Если вода не ледяная, то и вправду помогает охладиться. Да и говорить будет проще… считай, что это ты в доверие втираешься.

И потому, что Бекшеев не стал спорить, а молча стащил ботинок, я поняла, что ему совсем плохо.

Вот же…

И молчал же ж. И молчал бы до последнего… и сама хороша, понимала, что в машине жарко, а воды не захватили. Да и вовсе стоило в самый полдень переться. Он-то ладно, князь наш привык, что в столичных машинах артефакты стоят, чтоб и от жары, и от холода. Но мне бы подумать.

- Ты как? – спросила тихо-тихо.

- Отойду. Все… нормально.

А врать он так и не научился. И понимает, что я понимаю. И хмурится. И злится, потому что плохо только ему, мне же нормально. И аргументы, что мне в целом, что в жаре, что в холоде нормально и это само по себе не очень нормально, здесь не помогут.

- Вот, - парень притащил тазик и воды налил из висевшего на цепи ведра. – Вы ноги только не сразу целиком. Сперва пальцами, потом чутка поглубже. И штаны закатайте. Издали ехали?

- Издали, - признался Бекшеев и не солгал же. Петербург, если так-то, то довольно далеко находится.

- Вот… к бабе Вале откуда только не едут… у нас её добре знают, многим людям помогла. А что говорят всякое, то не верьте. Никакая она не ведьма…

- Сунь давай, - велела я, и Бекшеев осторожно потрогал воду пальцами. Потом прислушался к себе и опустил обе ноги в таз.

- Целительница? – спросил он. И парень кивнул.

- Ага… с дипломом даже… царским. Она когда-то в Петербурге училась… давно уже… так что знает, чего делает.

Ведьма-целительница…

Хотя… чего тут только не встречается.

- Все, - появилась женщина с огромной кружкой, которую она держала обеими руками. – Дозвонилась. Там управились уже. Так что Никитка возьми машину и давай, к тетке…

- У вас и машина есть?

Бекшеев принюхался к содержимому кружки и мне протянул. Пахло травами. Ромашку вот чувствую, мяту еще, а эти две сами по себе всякие запахи глушат намертво.

- А то как же… теть Валь и купила, чтоб доехать, если куда надобно. Но сама она водить не умеет, потому то я, то Никитка вот… то Лёшек, это мой муж, но он сейчас косит. Вот вроде осень уже, а погода стоит. И трава хорошая. И тетка Валя сказала, что ближайшую седмицу дождей ждать не след, значится, успеем и покосить, и прибрать. Чай, сено зимой лишним не будет, раз уж погода позволяет-то… да вы пейте, пейте, не думайте. Травить не собираюсь.

Специально – точно нет, а вот чтоб нечаянно не вышло.

- Сердце успокоит, жар снимет… там сухие яблоки и травы кой какие. Никитка! Езжай уже… а вам чего надобно? Может, пока ждете, чаю поставлю? Я пироги вон испекла, с яблоками. Яблоки уже начались. В этом году много-то будет… с яблоками и калиной вовсе отменные выходят, но калина еще не спелая. Ей выстоять надобно…

Эта женщина говорила сразу и обо всем, успевая при том кружиться по кухне, накрывая на стол. Было в этом что-то донельзя завораживающее.

Вот взметнулась и облегла льняная скатерть, украшенная простенькой вышивкой.

Встал пузатый чайник в горох.

И такие же пузатые чашки, явно хранившиеся для особых случаев. Блюдо массивное с золотой каймой. И ваза на ножке, в которую сыплются сушки.

Пироги.

Молоко.

И масло…

И разговор, который Бекшеев направлял редкими вопросами, благо, отвечала эта, так и не представившаяся женщина с огромною охотой.

Тетка Валя приехала в деревню после войны. Откуда? Кто ж знает. Она не сказала. Она купила дом, вот как раз соседский, в нем и поселилась. Жила тихо сперва… а потом то одно, то другое.

- Никитка мой тогда малым был… вот неслух, просто страх! Думала, что вся в седину изойду, пока вырос… а вроде ничего так вырос, и не скажешь. Он же ж тогда с дому сбегал. Я велю сидеть. Работы дам. А он раз и в окно… и побежал с деревенскими-то. Он всегда-то бегал, то в лес, то на речку… пацан же ж. Чего от него ждать-то? И того разу… а потом вечером ему поплохело прям. Всего колотит. Сам белеет. И глаза закатил. И прям все, отходит… я в крик… вижу же ж, что не довезем, что… в общем, всю прям навывернуло… а тут тетка Валя выглянула и сказала так, строго, чтоб замолчала. А потом чего-то сделала… сама. И велела в дом несть. К ней. Там пилюли какие-то… еще чегой-то… и руками водила. Туда-сюда… ну и вот, Никитка и ожил. Она сказала после, что он ягод наелся. Перепутал ландыш с черемшой… тогда-то и прознали, что она лечить умеет.

- И потянулись?

- Ага… потянулись. Тут же ж вроде и до госпиталя недалече, но там… пока все одно доедешь. И к тетке Вале проще… не подумайте, люди её уважают крепко. И привечают. И помогают, кто чем… крышу вон крыли, забор обновили. Я в хате порядки держу. Мне оно не в тягость. И там пироги вон, борща… вы борща не хотите?

Бекшеев от борща отказался.

- Скажите… а вот эти женщины не приходили случайно? – он протянул снимки. – Может, видели?

- Эта была, - четко ответили ему, отложив фотографию Северцевой. – С ней еще баб Валь крепко полаялась… она-то целительница, но характер у ней… такой характер, что прям… ага, эта еще приходила…

Надежда?

Что Надежде понадобилось у деревенской ведьмы?

-