встречи. Мирко так много хотелось рассказать, так о многом спросить, но каждый раз они вместо этого любили друг друга. В тот же момент, как он ее видел, он не мог думать ни о чем другом, и она, кажется, чувствовала то же самое.

В их вторую встречу она тоже закончила. По крайней мере, ему показалось, что произошло именно это. Он не хотел спрашивать, потому что не был уверен, может ли такое быть у девушек. У женщин. Но так казалось.

Даника снова сидела сверху, лицом к лицу, и он видел, когда это случилось, оно отразилось в ее глазах, она на мгновение перенеслась вдаль. Еще он увидел, как она сжала губы, словно внутри было что-то, что ни в коем случае нельзя выпустить. Наружу протиснулся только тихий сдавленный звук. Их не должны услышать, не раз шептала она ему. Отец Мирко не должен их услышать. И Карл. То же было и в третий, и в четвертый раз. Она сдерживала звук. Мирко в тот момент хотелось бы услышать, как он вырвется на свободу. Может быть, однажды, подумал он.

После она ложилась на скамейку, пристроив голову ему на колени, а он с наслаждением ласкал ее кожу, ощущая легкое дрожание, проходившее по телу внезапным неуправляемым ветерком. В эти моменты, когда она лежала вот так, он пытался с ней говорить. В первую очередь он попробовал расспросить ее о сыне. Леон вечно либо уезжал с Карлом, либо гостил у друга. Да, он скоро пойдет в школу, сказала она. Подтвердила. Да, он вырос большим и красивым. Очень милый мальчик. С ним стало намного легче. Да, да, с Леоном все хорошо.

Мирко бы радоваться таким ответам, только с Да-никой что-то происходило, когда он спрашивал. Взгляд метался, словно она говорила неправду, она торопилась сменить тему или прервать разговор, когда речь заходила о Леоне. У него появилось ощущение, что она что-то скрывала, по крайней мере недоговаривала. Так что, несмотря на пьянящую, наполненную желанием влюбленность, Мирко испытывал тревогу. Он так хотел снова увидеть Леона, увидеть, что у него все хорошо. Может, они его отослали и она этого стесняется? Неужели дело в этом?

Она говорила, что письмо так и не пришло. Почтальон уже неделями не появлялся. Мирко начинал сомневаться, что оно когда-либо дойдет, и, наверное, это даже к лучшему.

Во время четвертой встречи он набрался смелости и впервые спросил ее о браке. На этот раз Даника не отвела взгляда. Наоборот, посмотрела прямо ему в глаза и ответила:

– Я никогда не была по-настоящему счастлива с Карлом.

Мирко испытал жуткую радость, услышав это. У него было такое ощущение, но от того, что он услышал, как она сама это говорит, признает, у него сладко тянуло в животе.

– И еще он стал… – продолжила она.

– Каким?

– Знаешь, очень грубым. Ты и сам видел, когда встречался с ним. Он изменился. В худшую сторону. Я уже не знаю, какие у нас с ним отношения. И не знаю, в чем причина. Он же понятия не имеет, что я… об этом. О нас. Я следила.

– И ты уверена, что он не мог прочитать мое письмо?

– Едва ли. Тогда получается, что он получил его, не сказал мне ни слова, а он и читать-то едва умеет. Он всегда оставлял нашу скудную корреспонденцию мне, его это не интересовало.

Она смотрела перед собой.

– Нет, наверное, он просто устал от такой жизни, Мирко. Я думаю, дело в этом. Заниматься каждый день одним и тем же – это против природы Карла, тем более оказаться привязанным к одному месту. И к одной женщине.

Мирко не знал, что ответить.

– Но это не повод так вести себя со мной, – добавила Даника.

Грубый. Карл был с ней груб.

– А с Леоном? С ним он тоже груб?

– Да, с Леоном тоже, – сказала она несколько неохотно. – От Карла нет пользы ни для кого из нас. Я бы хотела…

– Что?

– Чтобы его здесь не было.

Чуть позже, когда Мирко доил коров, им овладела ярость. Он мог думать только о Карле и о том, что он делал со своей беззащитной женой и их маленьким сыном. Ее синяки – дело рук Карла, он плохо с ней обращался. Что же он с Леоном творит?

Даника сказала еще кое-что перед тем, как уйти из хижины. Она повернулась и сказала это, стоя в проеме, а луч золотого солнца пробивался между ее ног, как ласковый котенок.

– Я бы хотела быть с тобой, Мирко.

Так она сказала. И ушла.

Домой, к жестокому мужу.

Одна из коров беспокойно переступила, когда он слишком сильно сжал вымя.

– Извини, – прошептал он. – Не знаю, что на меня нашло.

О злости

Ты разозлилась бы, если бы я забрал золотое сердечко? Вороны вообще могут злиться? Судя по звуку, иногда могут.

Нет, не заберу, это ведь подарок. Я все равно не смогу найти его в траве. А ты ведь улетишь, если я подойду, и я расстроюсь.

Мирко говорит, я не умею злиться. По крайней мере, злиться по-настоящему, как те люди, что краснеют, у которых белеют костяшки пальцев и которые дерутся. Он говорит, надо этому радоваться. И мне, и другим тоже. Что бы это ни значило.

Да и зачем мне злиться? Мне не на что злиться. У меня ведь есть Мирко.

Новый владелец

На погоду нельзя положиться. Ветер утих, так и не принеся дождя, которого так жаждали поля. Снова стало спокойно. Слишком спокойно, слишком много солнца и тепла.

Вообще-то Карл шел обратно к своей повозке после того, как закончил с делами в городе, но внезапно его потянуло к тому кабаку, где он в свое время встретил Данику. Он находился в узенькой тенистой улочке, почти спрятанный за ковром своенравного плюща. Можно было бы легко пройти мимо, если бы не вывеска, висевшая над улицей на скрипящих петлях и заманивавшая слабые души.

С того раза ничего не изменилось, ни внутри, ни снаружи. Грубые закопченные каменные стены, тут и там маленькие картинки полинявших пейзажей, развешанные везде, где получалось воткнуть гвоздь между камней. Была середина дня, но с тем же успехом мог быть уже вечер. На деревянных столах стояли свечи, отбрасывая по помещению пляшущие тени, стеарин стекал, как лава цвета сливок. Как всегда, работала только пара светильников. На подоконниках теснились всякие безделушки, а свет