рано или поздно это его подземное логово будет обнаружено, если оно расположено на нашей земле. Да, конечно, если на нашей. А если море унесло меня куда-то в другое место?

Подобные сомнения меня повергли в уныние. И лишь только сочувствие и заботливое отношение ко мне старика Лауласа и его внучки скрашивали мое существование. Эти два человека за время моего пребывание в логове рыжего Курна стали мне по-настоящему близки и дороги, как могут быть близки и дороги лишь кровные родственники или задушевные друзья.

Они делили со мной не только тесное жилище, но и пищу, которая в основном состояла из рыбы, свежей или вяленой. И лишь иногда в рационе появлялось нерпичье мясо. Хорошо, что еще у этих людей имелась соль, которую выдавал Умрун.

Он, видимо, значился у Зимагора чем-то вроде управляющего, так как ведал всеми вопросами снабжения племени пищей и одеждой.

Где и как ловилась рыба и добывался морской и таежный зверь, для меня пока оставалось загадкой. И только гораздо позже узнал я, что рыбу брали не только в протекающих под скалами подземных рукавах, но иногда небольшой группе разрешалось делать кратковременные вылазки во внешний мир. Как правило, это делалось ночью. Но иногда и днем отправлялись на охоту, рыбалку или заготовку черемши, которая росла в ближних распадках в изобилии.

Изнурительная работа и однообразная пища, к которой я никак не мог привыкнуть, постепенно подтачивали мои силы, и я наконец почувствовал себя весьма прескверно.

Началось это с того, что я стал ощущать во рту постоянный запах крови. Кровь и в самом деле сочилась из ослабевших десен, и зубы начали слегка шататься. Появились головные боли и постоянная слабость в теле. Мне казалось, что мускулы моих рук растворились, разрушились и мышцы стали слабы и податливы. Малейшее прикосновение к мускулам оставляло глубокую вмятину, которая затем исчезала медленно, словно была сделана на старом резиновом мяче.

Несколько раз в нашу каменную келью заходил Умрун. Он внимательно осматривал ногти на моих руках, мял почти безразличное к боли тело и затем что-то тихо и повелительно говорил Лауласу.

Старик уходил с ним и, возвратясь, приносил какую-то горькую настойку, от которой пахло смолой. Приходилось с отвращением глотать эту жидкость.

Мне постоянно казалось, что я задыхаюсь, и потому несколько раз я просил Умруна, чтобы мне разрешили хоть несколько минут побыть на свежем воздухе.

— Пока не можно, — пояснил он. — Потом будет можно. Понимай?

Я, конечно, ничего в этом не понимал. Почему же можно потом, а не сейчас, когда это мне так необходимо? В то время по каким-то там зимагоровским праздникам наружу выходило все горное племя, и люди, увидев небо, резвились на небольшой лужайке у входа в подземелье, как малые дети. Продолжалось это, однако, недолго, и достаточно было одного повелительного возгласа Умруна, как люди мгновенно исчезали в каменном зеве скалы.

Такой день свидания с небом и чистым горным воздухом наконец наступил и для меня. Однако, несколько забегая вперед, я могу сказать, что он принес мне лишь новые разочарования и новые, ничем пока необъяснимые загадки.

13

В это утро никто из нас не спускался в подземную пещеру. Лаулас не возился с нерпичьими шкурами, и Кыйдик не брала в руки иглы для шитья халатов. Старик достал откуда-то длинную, лоснящуюся от времени и многих прикосновений курительную трубку, которой я раньше у него не видел, и сел у очага, неторопливо поглядывая на входной проем пещеры и к чему-то внимательно прислушиваясь.

Кыйдик вышла из-за своего полога, принаряженная в новый халат, расшитый разноцветными зубчатыми лепестками и отороченный беличьим мехом.

Мне тоже дали новую одежду и обувь. Я поинтересовался, что бы это все значило. Уж не собираемся ли мы на какое-то празднество или какой-либо сход племени?

— Не надо спрашивать, — посоветовал старик. — Не надо говорить, что будет, потому что, может, и ничего не будет. Подожди немного, и все увидишь сам.

Ожидание казалось бесконечным. И если я не скрывал своего нетерпения, то Лаулас и его внучка, будто сговорившись, сидели у очага равнодушно и молчаливо. Возможно, и они волновались, как и я, но обычай не велел заранее проявлять какого-либо нетерпения. Можно лишним словом прогневить Великого Курна, который сегодня особенно милостив к своим людям и потому разрешил выйти из его То-Рафа и повидаться с небом и лесом, посмотреть в лица друг другу при свете дня.

Я попытался выйти из жилища, чтобы взглянуть, что делается в других пещерах, как и где будет открыт выход из нашего подземелья, но Лаулас жестом остановил меня и даже одернул полог у выхода из нашей пещеры.

Из-за старого полога доносились какие-то осторожные звуки, словно множество ног перекатывали мелкие камни, потом послышался протяжный металлический скрежет. Полог нашей пещеры затрепетал, словно в помещение ворвался сквозняк, и снаружи, под каменными сводами, раскатисто и торжественно зарокотал бубен.

Лаулас поднялся и, знаком дав понять, что пора выходить, шагнул к проему.

Свет, ударивший в глаза откуда-то слева, казался ослепительным и почти осязаемым, как струя воды.

За рваными краями открывшегося в скальном монолите отверстия приветливо зеленели кусты кедрового стланика. Принаряженные аборигены чинно и неторопливо двигались в направлении к этому отверстию и там, за каменным барьером, падали на колени, воздевая руки к пока еще невидимому небу.

Миновав каменные ворота, я увидел, что они поклонялись не солнцу, а своему тирану и повелителю — Великому Курну.

Зимагор, облокотившись, полулежал на квадратной каменной плите, устланной медвежьими шкурами, и снисходительно посматривал на людей, распластавшихся перед его каменным троном. Голова его была обнажена, жесткие, с редкой проседью кольца кудрей казались отлитыми из меди, черной змейкой извивался пробор бороды, зеленоватые глаза смотрели пронзительно и самодовольно.

На нем были надеты широкая куртка и брюки из легкого коричневого меха и уже знакомые мне медвежьи сапоги с отполированными когтями.

Умрун примостился у его ног и на приветственные возгласы отвечал частыми кивками своей иссохшей, как старая еловая шишка, головы.

С нами не было лишь того, стриженого, которого я видел в роскошном зале Зимагора. И вообще с тех пор я его не встречал, будто он и не существовал вовсе. Только Умрун поспевал всюду и везде, будто одновременно существовал в нескольких экземплярах.

Мне противно было смотреть на это унизительное зрелище, и я, не подходя к толпе, стоял у скалы, прислонившись к серому камню, наблюдал за происходящим.

Люди галдели, что-то выкрикивали, протягивая руки к каменному трону гиганта. Видны были их