Шрифт:
Закладка:
Мудрый старик! Он будто подслушал мои мысли. Я и в самом деле думал о том, что мне, возможно, удастся выскользнуть отсюда и под покровом темноты уйти подальше от этого каменного мешка, от кошмарного великана, уйти с тем, чтобы вызволить из неволи это забытое племя.
Слова Лауласа отнимали у меня эту надежду, и, уже не веря в спасение, я вышел из пещеры и побрел в полутьме вдоль каменной стены.
Везде был камень и только камень. Ни просвета сверху, ни единого проема в серой холодной стене. Лишь несколько тусклых огоньков вдоль края огромной пещеры и загадочная темень на той стороне, откуда недавно я пришел, на той стороне, где находилось роскошное жилище рыжего великана. Жилище! Какое уж тут жилище... Это... Это попросту его логово. Логово Рыжего Курна.
Огни в крошечных пещерах горели ровно, не колеблясь, будто застывшие. Я машинально пересчитал их и даже несколько обрадовался: их было двенадцать. Значит, тринадцатым было логово Зимагора.
По русским поверьям, число прескверное, несущее всяческие неприятности.
Потом я узнал, что ошибся в своих подсчетах. Пещер, служивших жилищами, было гораздо больше, но только в двенадцати горели очаги. Только в двенадцати. В остальных пещерах очаги погашены. Племя вымирало.
В подавленном состоянии вернулся я в пещеру Лауласа, посидел молча у очага и, шурша нелепым халатом, полез на низкую каменную лежанку, устланную сухими водорослями.
В углу за пологом из рыбьих шкур отдыхала Кыйдик, рядом со мной глухо покашливал старик. Очаг ровно, с еле слышным шипением горел синеватым пламенем. Его никогда не гасили. Вечный огонь. Первая ночь у вечного огня. В этом чудилось что-то неестественное и кощунственное, ибо для меня в понятие «вечный огонь» был вложен другой смысл. Назвать вечным огнем домашний очаг просто святотатство. И тем не менее это было так. Неужто они так всю жизнь и проводят у этих газовых факелов?
Утро несколько рассеяло мои выводы на этот счет. Когда я проснулся, огонь показался мне тусклым, будто его обесцветили. Осмотревшись, я понял, что из-за полога у входа в пещеру падает бледный дневной свет. Так, значит, здесь нет над головой каменных сводов!
Увы! Каменные своды все-таки были. И довольно внушительные. Своды эти поддерживали толстые, диаметром не менее полутора метров, бетонные колонны, у самых вершин которых на тупых консолях смонтированы были подъемные стержни. Они поддерживали огромные глыбы, из-под которых струился дневной свет.
Вероятно, подъемные стержни приводятся в движение какими-то механизмами. Однако этих механизмов нигде не видно. Значит, они расположены в самих колоннах и управляются откуда-то автономно. Чья-то рука управляет ими, чьи-то глаза следят за тем, чтобы эти своеобразные фонари открывались и закрывались. Но через эти фонари не видно даже клочка неба — в них падали только косые снопы света.
Выходит, здешние жители никогда не видели неба? Почему же тогда Кыйдик, услышав рокот вертолета, сказал, что это небесный Кинр?
Может быть, только по рассказам Умруна знает она о небе? Но это было не так. Горные люди иногда видели небо. Как оказалось, они не все время находятся в каменном мешке. Увидел его и я. Только позже.
12
С этого неприветливого серого утра началась моя новая, такая же серая и однообразная жизнь. Первое время за мной заходил Умрун, а потом я и сам, как надолго заведенный механизм, покорно и угрюмо направлялся каждый день к сырому лазу в подземелье. Узкий тоннель освещался газовыми горелками, ступени были всегда влажны и скользки. Иногда мне казалось, что эти ступени, как каменные химеры, капля по капле высасывают из меня жизнь.
Работавшие со мной люди, возраст которых трудно было определить в вечном сумраке, были вялы и неразговорчивы. Являлось ли это признаком их безразличия ко мне или просто-напросто запрещалось со мной разговаривать — понять было трудно.
Одежда их ничем не отличалась от моей: те же халаты из рыбьей кожи с поддевками из нерпичьей шкуры, те же остроносые ичиги со стельками из сухих водорослей.
Работали мы в довольно обширной подземной пещере, своды которой терялись где-то вверху, в постоянном мраке. По дну этой пещеры несся бурный поток, ниспадавший куда-то, возможно, в другую, подобную нашей, пещеру. По всей видимости, потоком этим была какая-то горная река, уходившая, надо полагать, под скалы. В пользу этого предположения говорило то, что иногда вода приносила обломки веток и помятые стебли кустарника.
Работа заключалась в том, что мы по многу часов подряд вгрызались довольно искусно сработанными кирками в полупесчаные берега потока и затем небольшими лопатами, напоминающими сегменты разрезанного стального шара, сбрасывали разрыхленную породу в каменное жерло, куда падал поток.
Бывало и так, что русло за ночь забивалось песком, и тогда нам не нужно было разрыхлять стены пещеры, а попросту сбрасывать лопатами песчаные наносы.
Никакого здравого смысла в этой работе я не видел и потому лишь мог предполагать, что разрабатываемая нами порода уносится потоком куда-то в другое место и служит инертным материалом для строительства какого-то сооружения. Как знать, ограничиваются ли владения рыжего гиганта одной пещерой или их у него несколько.
Предположение это подкреплялось и тем, что в нашем подземелье работали обычно не более десяти человек. Другие же, вероятно, занимались иными работами. К тому же мне не давала покоя мысль о том, что где-то здесь, в скалах, имеется подземная электростанция. Иначе откуда быть электричеству в логове этого Зимагора. Не мог же он запастись на несколько лет какими-то мощными аккумуляторами.
В том, что он здесь находится многие годы, можно было не сомневаться. Судя по тому, что рассказывал мне Тагир об отпрыске Согры, он исчез из Тороха в начале войны. С тех пор прошли уже десятки лет. Стало быть, и Зимагор сидит в своем логове все эти годы. Что замышляет этот коварный гигант? К чему готовится? Мысли эти настолько занимали меня, что даже собственное мое беспросветное существование начало мало-помалу приобретать какой-то смысл и цель: нужно во что бы то ни стало узнать о его замыслах.
То, что это враг, становилось ясно сразу, уже при первой встрече. Он ведь и сам об этом сказал без обиняков. На что, однако, он надеется? Ведь
