– Нет. Я член фирмы, которая управляет делами в Сан-Франциско, однако по-настоящему все решает наш председатель, мистер Мельмотт.

– Я о нем слышала. Великий человек. Француз, да? У нас говорят о том, чтобы пригласить его в Калифорнию. Ты с ним, конечно, знаком?

– Да. Вижу его раз в неделю.

– Я бы скорее хотела увидеть его, чем вашу королеву или ваших лордов и герцогов. Говорят, он держит в руке весь коммерческий мир. Какая сила, какое величие!

– Да, величие, если оно заработано честно, – ответил Пол.

– Такие люди выше честности, – возразила миссис Хартл, – как генерал выше человечности, когда жертвует армией, чтобы завоевать страну. Такое величие несовместимо с нравственными угрызениями. Пигмея остановит канава, великан перешагивает через реки.

– Пусть лучше меня остановит канава, – сказал Монтегю.

– Ах, Пол, ты не рожден для коммерции. И я признаю, что коммерция неблагородна, если не достигает настоящих высот. Мало радости жить в достатке, корпя над счетами с девяти утра до девяти вечера. Однако этот человек одним росчерком пера отдает и получает миллионы долларов. А что, здесь говорят, будто он нечестен?

– Он мой деловой партнер, так что мне лучше не говорить о нем дурно.

– Разумеется, такого человека будут чернить. Наполеона называли трусом, Вашингтона – предателем. Ты должен отвести меня туда, где я увижу Мельмотта. Ему я готова целовать руку, но я не удостоила бы и одним почтительным словом любого из ваших императоров.

– Боюсь, ты обнаружишь, что твой кумир – на глиняных ногах.

– Ах, ты о том, что он дерзко нарушает вашу заповедь не желать земного богатства. Все ее нарушают, но втихомолку, наполовину отдергивают алчную руку, молятся не ввести их во искушение, тащат лишь по мелочи и делают вид, будто ненавидят то, чего на самом деле вожделеют. Вот человек, который смело говорит, что не признает такого закона, что богатство – это могущество, а могущество – это благо, и чем больше у кого-нибудь богатства, тем выше, сильнее и благороднее он может стать. Мне нравятся люди, которые могут вывернуть пугала наизнанку и жгут соломенные чучела на своем пути.

У Монтегю было собственное мнение о Мельмотте. Несмотря на их деловые связи, он считал великого директора мерзавцем, каких не видел свет. Восторги миссис Хартл были очень милы, как и ее женское красноречие, однако Пола неприятно поразило, что она изливает эти восторги на такого субъекта.

– Что до меня, мне он неприятен.

– Я думала, вы лучшие друзья.

– О нет.

– Но ты в этом деле преуспеваешь?

– Да, вероятно. Это такая рискованная штука, в которой до конца нельзя понять, действительно ли ты преуспеваешь. Я вошел в нее не по своей воле. У меня не было выбора.

– По-моему, тебе сказочно повезло.

– Если судить по сегодняшним результатам, то да.

– Что уже само по себе хорошо, Пол. А теперь, раз мы заговорили по-старому, объясни мне, что все это значит. Я ни с кем так не говорила после нашего расставания. Для чего разрывать нашу помолвку? Ты ведь любил меня когда-то?

Он предпочел бы смолчать, но она ждала ответа.

– Ты знаешь, что любил, – сказал он.

– Так я думала. Я знаю одно: что ты можешь не сомневаться в моей любви. Или я не права? Отвечай прямо, как мужчина. Ты во мне сомневаешься?

Пол не сомневался в ней и вынужден был это сказать.

– Нет.

– Хватит мямлить, как девчонка! Если тебе есть в чем меня упрекнуть, выкладывай начистоту! Хотя бы этого я вправе требовать. Я никогда тебя не обижала. Никогда тебе не лгала. Я ничего у тебя не взяла – если ты не вручил мне свое сердце. Я отдала тебе все, что у меня было. – Тут она вскочила и сделала от него шаг. – Если ты меня ненавидишь, так и скажи.

– Уинифрид… – начал он, обращаясь к ней по имени.

– Уинифрид! Первый раз, хотя я называю тебя Полом с той минуты, как ты вошел. Что ж, говори. Ты любишь другую?

И тут Пол Монтегю показал, что он по крайней мере не трус. Зная порывистый нрав этой женщины и то, как неукротима она бывает в гневе, он пришел сюда, с тем чтобы сказать правду, и теперь сказал то, ради чего пришел.

– Да, я люблю другую, – произнес он.

Миссис Хартл стояла молча, глядя ему в лицо, думая, как лучше начать атаку. Стояла она очень прямо, стискивая правую руку пальцами левой.

– О, – прошептала она, – так вот почему ты меня гонишь.

– Причина не в этом.

– Что? Разве может быть причина более веская? Если только, полюбив другую, ты не возненавидел меня.

– Послушай меня, Уинифрид.

– Нет, сэр! Больше не Уинифрид! Как смел ты меня целовать, если шел сюда с такими словами на языке! Так ты любишь – другую! Я для тебя слишком стара, слишком груба… слишком не похожа на ваших английских куколок! Какие же… другие причины? Послушаем твои… другие причины, чтобы я могла разоблачить их лживость.

Причины было очень трудно назвать, хотя в изложении Роджера Карбери они звучали легко и убедительно. Пол мало знал про Уинифрид Хартл и ничего – про покойного мистера Хартла. Таковы были его причины, если кратко изложить их суть.

– Мы слишком мало друг о друге знаем, – сказал он.

– Что еще ты хочешь знать? Спрашивай – узнаешь! Я когда-нибудь отказывалась тебе отвечать? Что до тебя и твоих дел, если я считаю, что знаю о них достаточно, должен ли ты жаловаться? Что именно ты хочешь знать? Спрашивай что угодно, и я отвечу. Тебя интересуют мои деньги? Давая мне слово, ты знал, что у меня почти ничего нет. Теперь у меня довольно собственных средств. Ты знал, что я вдова. Что еще? Если ты хочешь услышать, каким негодяем был мой муж, я буду говорить, пока ты не оглохнешь. Мне казалось, что любящему мужчине неприятно слышать о том… кто, возможно, был когда-то любим.

Пол не сомневался, что она легко разобьет любые его доводы. Лучше было не упоминать никаких причин, но твердо стоять на том, что он любит другую, – признать себя клятвопреступником, изменником, последним негодяем. Грех, простительный в глазах того, кто не страдает, в глазах страдающего достоин осуждения на вечные муки. Пусть она назвала бы его чудовищем, пусть накинулась бы на него в ярости. Однако все было бы уже сказано, и ему не пришлось ничего больше измысливать.

– Я ничего не хочу слушать, – в отчаянии проговорил он.

– Тогда зачем говоришь, что мы слишком мало друг о