В минуту, когда, притворяясь крестьянкой, она проскользнула между шалашами, Войтек, который сидел на пне, заметил её лицо, узнал её, и как молния пролетела у него мысль о шпионах. Ничего никому не говоря, он шепнул пару слов товарищу, чтобы не спускали с неё глаз, спрятался сам, но неспокойно следил за ней; зацепляли её тут и там, принимая за маркитантку. Красивое её лицо пробуждало любопытство, однако же она сумела промелькнуть незадержанная и выскользнула уже из центра шалашей, направляясь к могиле, когда Войтек, который не спускал с неё глаз, осторожно прячась за деревьями, пошёл за ней следом. Было с ним трое или четверо вооружённых, которые сопровождали его, продираясь низкими кустарниками. По боязливым движениям и взглядам незнакомой женщины, по направлению её шагов, Войтек уже был уверен, что это была шинкарка, виденное лицо которой застряло у него в памяти. Таким образом, он шёл, преследуя её, и увидел двух укрытых людей, которых она с собой привела. Указал тут же тем, что с ним шли, не желая тревожить лагерь; он был уверен, что их окружит и схватит. Но когда приблизились, эти люди разбежались, дали огня, послышался крик, в лагере все вскочили, пустилась погоня. Не схватили, однако, никого, на земле и кустах видны были следы крови на протяжении нескольких десятков шагов, потом исчезли. Напрасно лучше других знающие лес перетрясали все его закутки, никого не нашли. Но хладнокровие Войтека спасло от гибели этот первый отряд, едва приготовившийся к бою. Не подлежало сомнению, что русские, выследив его, пользуясь той минутой неподготовленности, захотят напасть завтра. Поэтому немедленно надлежало думать о переезде в другие соседние леса, лежащие на расстоянии нескольких миль, которые узкой тропкой зарослей и болот соединялись с пущей. Больных нужно было взять на носилки, кузницы и начатые работы отложить, а самим ночью стиснутой колонной, которой предшествовали стражи, пуститься на назначенное место. Когда это решили, едва оставалось достаточно времени, чтобы на назначенный час всё было в готовности. В лагере произошло великое движение, но не было там ни паники, ни излишней спешки, которая также вредным бывает, как легкомысленная медлительность.

Нашлось несколько старых военных, которым воспоминания службы позволили управлять маневрированием лагеря и безопасным передвижением на место, заранее приготовленное и оснащённое.

Не было это отступлением, но необходимым переселением, прежде чем эта сила, составленная из таких разных элементов, имела бы время организоваться, закупиться, вооружиться; приобретённое время было великой победой.

Не давая рассеяться людям, ещё не привыкшим к послушанию и дисциплине, укрепившись с фронта и обезопасившись от неожиданного нападения с тыла тянущегося лагеря, двинулись ночью через леса под предводительством верных людей. Этот поход через пущи был нелёгким, но никто не роптал, потому что все приготовились к опасностям и тяготам. Последним оставил лагерь брат умершего, похороненного под дубом, который, помолившись на могиле, взял ружьё, поклявшись в мести врагам родины… Вскоре в это место, минутой назад такое шумное, снова вернулось молчание, несколько не погасших костров, выкопанные ямы, разрушенные шалаши и остатки дерева свидетельствовали только, что его недавно покинули.

Несмотря на самые суровые приказы, трудно было несколько сотен человек удержать в молчании, и глухой ропот летал над этой медленно двигающейся колонной, которой светил восходящий месяц. Лёгкий заморозок высушил поверхность земли и поход этот значительно облегчил. Хотя легче было через поля попасть на обширную новую стоянку, решили, однако же, продираться лесами, чтобы оставить после себя как можно меньше следов… Капитан служил квартирмейстером…

Ещё не все погасли костры старого лагеря, когда, приведённые женщиной с рукой, перевязанной кровавым платком, русские осторожно окружили ту часть леса, которую недавно занимали повстанцы… Ждало их большое разочарование, потому что первые, высланные на разведку, заметили, что уже повстанцев там не было… Командующий капитан, который до сих пор был в тылу своей армии, узнав, что неприятеля дома нет, вырвался вперёд с несколькими офицерами и прибежал осматривать стоянку… Ходили по ней долго, пытаясь по занятому месту рассчитать силу, но расчёты их точными быть не могли, потому что лагерь добровольцев согласно постоянным правилам не был оборудован.

Созвали военный совет у могилы.

Увидев крест и догадавшись, что под ним труп, пьяные солдаты не могли удержаться от осквернения могилы. Люди без сердца не уважали даже смерти, повергли знак спасения и раскопали мягкую ещё землю, достали из гроба покойника, выволокли, раздели донага и дичь начала издеваться над несчастными останками…

Женщина с простреленной рукой первая прибежала, смеясь, насытиться этой безбожной игрушкой, достойной каннибалов… её сатанинский смех поощрял к ней и подстрекал…

Раздетого донага начали одевать… надели ему на голову шляпу из синей бумаги, прибили погоны, повязали шарф, в окостеневшие уста вбили трубку и так наряженного привязали кусочком верёвки к стволу дерева… Солдаты и шинкарка, взявшись за руки, начали тянуть какую-то хулиганскую песенку и танцевать. Самый остроумный из батальона поставил тем временем над остатками дерева раскопанной могилы маленькую виселицу, а для выразительности повесил миниатюрную петлю из верёвки.

Разожжённый костёр освещал эту сцену, которая может дать представление о характере русских во всей войне их с нами; есть это черта не придуманная, но бледно и несмелой рукой повторенная из реальности. Ни возраст, ни боль, ни положение, ни даже та смерть, которая привыкла объединять врагов, никогда не задерживали разъярённой толпы, когда имела дело с более слабыми. Не один раз по приказу генералов танцевали на могилах недавно расстрелянных повстанцев, добивали раненых, резали живьём на кусочки, сдирали кожу, отрезали носы и уши… подвергали самым изобретательным мучениям. Ни облачение священника, ни святость костёла, ни величие алтаря и креста не дали опомниться этой языческой дичи, более достойной имени убийц, чем солдат.

И тут также ни наполовину пьяный капитан, ни молодые поручики не думали защитить осквернение могилы, которое сопровождали дикий смех и прыжки. Старшина никогда не смела противиться безумию солдат, не имея над ними никакой власти, – малейший с их стороны признак человечности считали предательством и сочувствием к бунтовщикам. Капитан, решив настичь повстанцев, не спешил, однако же, с походом за ними, был сильно убеждён, что достаточно будет напасть на них, чтобы рассеять. После отдыха и чаепития при могиле, дали тихий приказ к маршу. В повозке капитана ехала женщина с окровавленной рукой, с растрёпанными волосами и смотрела вдаль жадными очами. Когда миновали труп, стоящий у дерева, она дико рассмеялась, хлопнула в ладоши и запела…

Тянулись так эти два отряда