Вторник, 27 июня, 1907 год

Хайбери Хаус

Жарко

До Мэттью я никогда не понимала, как женщина может потерять голову от мужчины. Это было так, как если бы, спустя долгие годы тренировок, я теперь перестала быть способной видеть прямо. Он ослепил меня страстью, нежностью и своими прикосновениями. Меня его объятья пъянили, и когда бы мы ни рассоединяли их, я обнаруживала, что жажду еще и еще.

Я осознаю, что это было ошибкой — той, первой ночью поцеловать его и позволить ему притти ко мне в коттедж. Но я чувствовала, что это было правильно. И теперь мне так легко опирать ему дверь, вновь и вновь, как только ночная темень и тишина опустятся на окрестности Хайбери Хаус. Каждый раз мы гасим огни в моем коттедже и под покровом сумрака сплетаемся в объятиях друг друга. Он уходит лишь тогда, когда по всему небу протягивается полоса розово-рыжей зари.

Мы договорились, что если не хотим быть застигнутыми, то нам придется стать более осторожными. И так, ощущая себя героиней какой-нибудь грошовой книжонки, бульварного романа, я начала оставлять моему любовнику записочки в стволе засыхавшего дерева с искривленным стволом, немного пониже дупла, дерево это стояло на расстоянии примерно одной мили на самом краю дороги, ведшей из деревни вверх на холм, почти на самом повороте к Хайбери Хаус. Теперь я могу сказать, уверенно и не таясь, что сделалась настоящей мастерицей по части придумывания всевозможных предлогов для того, чтобы совершать рисковые отлучки из особняка в деревню.

Однако сегодня, в самом начале вечера, я побывала на ферме Вистерия по причинам нисколько не надуманным.

Мне нужно было еще больше роз. Предполагалось, что розы сорта Бэль Луиз будут оплетать арки, размещенные в четырех точках Свадебного сада, а мой новый фаворит — роза фетида сортов Биколор, Сувенир д’Альфонс Лавалле и Розерай де Лей — будут с искусной небрежностью разбросаны по всему Саду поэта, чтобы мы не никогда даже помыслить не могли забыть о том, что любовь похожа на красную, красную розу.[47]

Экономка Мэттью гостила у своей сестры, поэтому я знала, что в нашем с ним распоряжении будет почти весь вечер. И мы наслаждались, проводя это время лишь вдвоем, — Мы были словно парочка детей, что подкрались к банке с вареньем и теперь тайком поедают его, совершенно счастливые.

Но время близилось уже к четырем часам, поэтому мы заставили себя вновь одеться. Я неловко сама застегнула себе корсет, косточки корсета врезались мне в тело сильнее, чем обычно.

— Эта летняя жара ужасна, — простонала я.

Мэттью засмеялся: — Давай я поиграю в служанку для леди.

Он ласково затянул на моей спине корсетную шнуровку, затем натянул поверх моего корсета лиф, надел на меня юбку, блузу, чулки и ботинки.

Все это время, глядя на него, я изумлялась, насколько же всецело он изменил меня с момента того, первого поцелуя. Я читала книги, а сама думала, что про них мог бы сказать он. Заслышав, как во внутренний двор Хайбери кто-то въезжает на коне, я ждала, затаив дыхание, когда смогу увидеть, не он ли это приехал.

Закончив шнуровать мне ботинки, он поцеловал меня в ямку под внутренним сгибом коленки: — Когда я смогу увидеться с тобой снова? Как сейчас. Когда светит солнце.

— А когда снова сумеешь устроить так, чтобы все люди в окрестностях твоего дома были заняты чем-нибудь другим? — спросила я со смехом.

— Винсента, я не хочу продолжать воровать у судьбы вот такие мгновения, как это.

Внезапно меня накрыла волна изнеможения, словно каждый нерв в моем теле вдруг обрел сверхчувствительность. Эти же самые слова были в каждом из его писем мне, которые он прятал в живой изгороди. Но до сих пор он никогда этих слов не произносил.

— Если люди узнают, добра нам ждать не придется, — продолжила я. Не имело значения, как бы он ни стал пытаться затем разделить ответственность за то, что мы творили с ним вдвоем, на кону стояла репутация только одного из нас — Моя. В тот самый момент, когда я пошла в сад ночью с мужчиной, с которым не была помолвлена, я нарушила не только границы собственности, я преступила все рамки приличий. А когда мы сняли друг с друга одежды и занялись любовью, я окончательно и бесповоротно стала падшей женщиной.

— Я не допущу, чтоб тебе причинили хоть малейший вред, — пообещал он, его лоб соприкасался с моим лбом, его руки обвивали мою талию.

— Я знаю, что ты попытаешься. Это было все, что он мог. Если его сестра и ее муж прознают, меня выставят из Хайбери Хаус.

Рисковала я не только лишь работой. Я могла потерять все. Пенсионного аннуитета[48], оставшегося после смерти моего отца, едва хватало на прожиток моему брату Адаму, не говоря уже обо мне. Я могла сколь угодно воображать себе, что я вольный художник, но я работала из-за того, что была вынуждена. И теперь и я, и мой брат, мы оба зависели от моего заработка.

Мэттью было проще. Даже имея на своей репутации налет эксцентричности, что стелился за ним, словно шлейф, подобно запаху одной из его роз, он все равно имел выбор — у него были варианты. Он мог жениться либо не жениться. Он мог начать свое дело либо не заниматься бизнесом вовсе. Он мог просто жить.

— Если бы ты только позволила мне доказать тебе, что ты мне можешь доверять, — сказал он, будто читая мои мысли.