Она пожала плечами. В этот момент они как раз вышли на тропинку на вершине пригорка, откуда был виден Сад скульптур:

— Что там есть такого для меня в том Лондоне?

— Я думал, все девушки хотят наряжаться и по театрам да ресторанам ходить, красивой жизни хотят, — сказал он с усмешкой.

Она остановилась, пальцами сжав его руку, делая ему знак остановиться тоже. В воздухе плыл пьянящий запах первых, только зацветающих бутонов лаванды:

— Если бы мне были нужны все эти вещи, ничего плохого в том бы не было, но мне этого не надо. Мне другое надо.

— Столько всего, о чем я хочу расспросить тебя. Задать тебе тысячу вопросов. Одного дня с тобой мне не хватит, мне тысяча дней понадобится, — тут он посерьезнел, — Бэт, я хочу знать, могу ли я надеяться, что те дни ты захочешь провести так, чтобы рядом с тобой был я.

Ее рука, до этого расслабленно лежавшая на его руке, сжалась крепче:

— Грэм, не пойму, о чем ты спрашиваешь меня?

Она смотрела, как он встает перед нею на одно колено и берет ее руку.

— Я не знаю, когда эта война закончится, но я знаю точно, что когда она закончится, я хочу вернуться домой к тебе, — от сильнейшего волнения он нервно сглотнул, а затем задал вопрос: — Элизабет Пэдли, окажешь ли ты мне величайшую честь, согласившись стать моей женой?

— Грэм, мы едва знаем друг друга, — выдохнула она.

— Если эта война научила меня хоть чему-нибудь, так это тому, что жизнь слишком коротка для того, чтобы ждать, покуда узнаешь, чего хочешь, — произнес он.

— Ты уверен? — спросила она.

— Думал, я буду единственным, кто тут задает вопросы.

— Будь серьезным. Мы о женитьбе говорим. Это навсегда.

Он склонил голову и прижался лбом к ее руке, что сжимал в своих ладонях.

— Ты права. Просто я… Те дни, когда я встречал тебя в полях или в саду, были счастливейшими днями в моей жизни. Бэт, ты — маяк во мраке ночном. Пожалуйста, будь моей.

Столько причин было для того, чтобы ответить «нет». Она знала его всего несколько коротких месяцев. Она не была знакома с его семьей. Она должна была разобраться в запутанном клубке своих отношений с Колином. И все же, сейчас, когда она неотрывно глядела сверху вниз на этого мужчину, который глаз не сводил с нее, ни одна из этих причин не имела значения. Он был единственным, кто был ей нужен.

— Да, — сказала она, голос ее был тих и спокоен.

— Да? — переспросил он.

Она засмеялась:

— Да!

Он рывком выпрямился, обхватил ее за талию своей здоровой рукой и, стремясь всем телом к ней, поцеловал ее надлежащим поцелуем — их первым поцелуем. Она утонула в его нежности, у нее подкашивались ноги, она запрокинула голову, его ладонь, словно надежная лодка, удерживала ее затылок, а его губы медленно скользили по ее губам. Она вцепилась в лацканы его кителя, почти бессознательно, стремясь продлить это мгновение.

Наконец, он, почти задохнувшись, оторвался от ее губ, большим пальцем провел ласково по линии ее запрокинутого подбородка:

— Я был практически уверен, что ты ответишь «нет». Но раз уж ты не сказала мне «нет»… Из внутреннего кармана кителя он достал какой-то плоский сверток: — Кольцо для тебя я обязательно раздобуду, немного погодя, а до той поры, может, ты согласишься принять вот это.

Она развязала шпагат, развернула коричневую бумагу и вынула то, что было в свертке. Это оказался длинный узкий железный пенал, на крышке которого красовалась надпись «Дервент»:

— Ты купил мне карандаши?

— Для твоих рисунков.

Она обняла и поцеловала:

— Ты чудо что за мужчина! — Она засмеялась и поцеловала его снова: — Как ты только помыслить мог, что я скажу «нет»?

Он нежно, подушечкой большого пальца, постучал по ее губам:

— Оттого, что я никогда не был счастливым.

— Это не может быть правдой, — сказала она мягко.

— Я никогда не был особым умником. Чтобы стать дельцом, у меня тоже голова никогда не варила. Да и в армию-то я пошел оттого, что понятия не имел, куда податься, но оказалось, что в солдатском деле я хорош. Мне понравилось вести за собой бойцов — в этом был толк. А потом меня подстрелили.

— А теперь ты идешь на поправку, — сказала она.

Он поцеловал ее снова, но ничего не ответил. И лишь теперь она начала все понимать:

— Ты уезжаешь из Хайбери?

— Требуются офицеры в Пионерский корпус.

— Но мы же только что обручились…

— Бэт, я обязан идти туда, куда армия пошлет. Я буду писать письма, а в каждую-прекаждую увольнительную буду приезжать в Хайбери, — пообщал он.

Все повторялось так же в точности, как с Колином, снова и снова повторялось. Только на этот раз Грэм сделал ей предложение лицом к лицу и теперь они с ним были помолвлена.

— Что если тебя снова отправят на фронт? — спросила она, хватаясь за его руку.

Он отрицательно помотал головой, осторожно пошевелил плечом поморщился:

— У меня все еще есть в запасе способ увильнуть, чтобы они не заслали меня на передовую.

— Но ты же говорил, что пошел на поправку. Тогда нам не следовало танцевать, — сказала она.

Он погладил ее по волосам:

— Оно того стоило. Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы ты была счастлива. Обещаю. А пока, раз уж мы не можем начать жить вместе, как подобает, я удостоверюсь, что о тебе хорошо позаботятся. Мои родители будут рады, если ты станешь жить в Глочестере у них.

— Я не могу. Я ведь служу в трудармии, — сказала она.

— Не сейчас. После войны, — сказал он.

— Но к тому времени ты ведь уже разделаешься с армейской службой, — сказала она.

Он улыбнулся ей, но улыбка получилась печальной:

— Служба — это все, что мне когда-либо удавалось хорошо.

— И что мы станем делать тогда? — спросила она, — Где мы жить будем?

— Если меня направят служить на постоянную базу, мы сможем жить там вместе.

— Если… — сказала она.

— Моя мама всегда хотела дочку.

Твоя мама вообще-то хоть знает про меня? Твой отец знает?

— А теперь давай вернемся и поделимся со всеми нашей счастливой новостью! — сказал он, протягивая ей руку

Она уставилась на него, едва сдержав эти невысказанные слова, а в душу ей уже закрадывались первые сомнения. Для Грэма все было решено на раз. А вот ее жизнь его предложение превратило в полнейший хаос. Теперь ей надо было как-то написать Колину — надо объяснить ему все то, что случилось с ней здесь, пока он там сражается. При одной мысли об этом у нее скрутило живот. Она с ужасом представила, как он открывает ее письмо, в предвкушении, что в нем много милых маленьких историй про Хайбери и много смешных зарисовочек про всех тех хороших людей, что окружают ее там, а вместо этого обнаружит весть о том, что она предпочла другого мужчину.