едва мог выдавить из себя слова.

– Он нацист…

– Я это знаю! Вот почему он здесь. И именно поэтому ты здесь!

– Я не такой. – Себастьян попытался выпрямиться.

– В смысле?

– Не нацист.

Офицер постучал себя по лбу авторучкой.

– Но был нацистом, не так ли?

– Вступление в гитлерюгенд было обязательным.

– И теперь ты хочешь, чтобы я поверил, что ты больше не один из них, не так ли?

Себастьян сделал болезненный вдох.

– Я никогда не хотел быть нацистом.

Офицер пожал плечами.

– Они убьют меня, если вы оставите меня здесь.

Офицер изучал его лицо.

– И что заставляет тебя думать, что мне не наплевать?

– Комендант говорил, что хочет научить нас демократии. – Себастьян наконец-то мог дышать. – Он сказал, что мы не знали ничего, кроме жестокой диктатуры. Я хочу учиться. – Это была правда. Он действительно хотел учиться новой жизни. И хотел остаться в живых, чтобы вернуться к Элиз.

Офицер вздохнул.

– Мы собрали вас, нацистов, вместе, чтобы вы сами разобрались друг с другом. – Он выдержал паузу, положив руки ладонями вниз на стол, и, наклонившись вперед, холодно посмотрел в глаза Себастьяну. – Однако мы могли бы рассмотреть возможность твоего перевода в другой лагерь.

– Да, пожалуйста.

– Мы не можем отправить кучу нацистов обратно в Германию. Иначе они опять что-нибудь замутят. У нас есть план перевоспитания.

– Спасибо, господин комендант. Спасибо вам.

– Ты хочешь перевоспитаться, не так ли?

– Да.

– Тогда ладно. Отправим тебя в Эштон-ин-Мейкерфилд.

– Сэр?

– Да?

– А того заключенного тоже переведете?

Офицер нахмурился.

– Ганса?

– Я не знаю его имени. Ну, мой напарник. Иначе они убьют и его.

Офицер тяжело вздохнул.

– Чертовы наци. Не умеют вовремя остановиться.

Глава 57

Эштон-ин-Мейкерфилд, апрель 1945 года

Себастьян

Эштон-ин-Мейкерфилд подарил Себастьяну и Гансу, как и многим тамошним обитателям, столь необходимое время, чтобы прийти в себя и поразмыслить. Им преподавали английский язык и прививали интерес к чтению книг на английском. Себастьян радовался возможности чем-то занять свой ум и получал удовольствие от обучения, но Гансу оно давалось с трудом. Их обоих разместили на ферме Джонсов, где они работали с утра до вечера, шесть дней в неделю. Тяжелый физический труд был хорошей терапией, и жизнь обрела свой ритм, с футболом по воскресеньям.

Они пробыли там около восьми месяцев, и в одно из таких воскресений, когда только сели завтракать, в барак вошел офицер.

– Все в кинозал. Быстро!

Заключенные подняли головы, не привыкшие к тому, что на них кричат.

– Я сказал, немедленно! – Офицер прошагал к столам. – Отрывайте свои задницы от стульев!

Заключенные вскочили и гуськом последовали за ним из барака в длинное узкое помещение, где обычно смотрели кино и документальные фильмы. Там уже было полно людей из других бараков, и все сидели в тишине. Охранники стояли в конце каждого ряда, наблюдая за ними с холодными, суровыми лицами. Атмосфера была напряженной, и Себастьян предположил, что кто-то из них что-то натворил. Он задался вопросом, не была ли предпринята попытка побега.

Привычно зажужжал кинопроектор, но на этот раз крутили не фильм. На экране появилась черно-белая фотография. Первое, что поразило Себастьяна – это черепа с темными пустыми глазницами. Затем он увидел грязные серые полосатые куртки и штаны, болтающиеся на скелетообразных фигурах.

– Это еврейские узники из ваших концлагерей. – Старший охранник постучал палкой по проекционной доске.

Последовал коллективный вздох. Как это возможно, чтобы люди были такими тощими и все еще оставались живыми? Себастьян потер глаза, как будто мог стереть этот образ из памяти. Резкий удар дубинки охранника в конце ряда заставил его поднять взгляд.

– Смотреть вперед! – крикнул другой охранник.

Ужас охватил Себастьяна. Это было еще не все. Мертвая тишина воцарилась в зале, нарушаемая лишь тяжелым дыханием заключенных. Все они знали, что Гитлер думал о евреях, называя их паразитами, крысами, бичом арийской расы. Все они посещали уроки биологии, на которых рассказывали о превосходстве их расы и о том, как ее оскверняют евреи. «Пусть еврейская кровь капает с наших ножей» – так звучала одна из их песен в гитлерюгенде. Так почему же они должны испытывать потрясение, увидев, как обращались с еврейскими узниками? Но тем не менее они были потрясены увиденным.

Себастьян чувствовал на себе взгляд Ганса, но упорно смотрел на экран, затаив дыхание. Когда появилась следующая фотография, он увидел открытый ров, доверху заполненный скелетообразными телами. Тысячами тел. Себастьян расслышал учащенное дыхание мужчин, сидевших рядом. Он украдкой взглянул на их лица. Одни поджимали губы, другие вытирали глаза, и ему показалось, что некоторые плакали.

– Какого черта? – пробормотал Ганс, громко сглатывая.

Охранник снова постучал по экрану.

– Когда союзники освободили лагеря, вот что они обнаружили. Массовые захоронения с сотнями тысяч таких тел.

На третьем снимке было изображено нечто, похожее на большие душевые блоки.

– Что это? – прошептал Ганс.

Ужасное предчувствие охватило Себастьяна.

Следующая фотография снова показывала душевой блок, на этот раз заполненный нагими мертвыми телами, сваленными друг на друга.

– Это Освенцим! – выкрикнул охранник. – Лагерь смерти! По прибытии в этот лагерь многие заключенные отправлялись прямиком в газовые камеры. Вот одна из них. Через эти выпускные отверстия поступал ядовитый газ. – Он указал на нечто, напоминающее насадку для душа. – Помещение было плотно запечатано, и газ закачивали до тех пор, пока не умирали все заключенные. – Он сделал паузу, оглядывая аккуратные ряды зрителей, затем постучал дубинкой по стене. – Это то, что мы называем массовым убийством. То, что нацисты называли «Окончательным решением еврейского вопроса».

Себастьян закрыл лицо руками, до боли потирая глаза кулаками. Он предпочел бы физическую боль той, что пронзила его сейчас. Чем он лучше любого нациста? Он помнил «дни акций», когда гестапо и СС выходили на улицы. «Rein![112] Зайти в дома! Закрыть ставни!» Все в ужасе забегали внутрь, запирали двери, в то время как евреев вытаскивали из дома и бросали в грузовики. Однажды Себастьян подглядел из-за занавески, как они тащат старика Баумайстера за бороду; добрейшей души человек, который давал ему денег, чтобы он бегал за хлебом, и как-то сказал ему, что когда-нибудь он станет отличным спортсменом. Больше он никогда не видел герра Баумайстера, а когда спросил о нем, отец велел ему заткнуться. Когда еврейские дети исчезали из его класса, куда, по его мнению, они отправлялись? Это то, о чем многие из них предпочитали не думать. В конце концов, они были бессильны против нацистской машины.

Фотографии изменили жизнь в лагере. Охранники, некогда дружелюбные, теперь поджимали губы и отворачивались от заключенных вместо того, чтобы вступать