– Для чего же?

Принц пожимает плечами, повернув ко мне ладони.

– Верия, – произносит он и замолкает. – Верия, что мне вам предложить?

Я гляжу прямо в лесные тени его глаз.

– Яблочные пироги.

Он смотрит на меня. Я разворачиваюсь и иду к дверям.

– Верия, постойте, – зовет он позади.

– Доброй ночи, заид.

– Стой.

Теперь голос звучит властно. Я оборачиваюсь, опустив плечи, снова чувствуя себя прислугой, обязанной повиноваться, понимая, что все мои права есть у меня только потому, что даны им. И почему я не могу его за это ненавидеть?

Он цепенеет и отводит взгляд.

– Поступай как хочешь.

Я в нерешительности смотрю, как по лицу у него пробегают тени.

– Уходи уже наконец! – рявкает Кестрин, срываясь с места. – Беги обратно к своим гусям и забудь, что я тебя звал.

Он быстро надвигается, глаза его кажутся почти черными – но отражается в них не злоба. Его терзает нечто иное, темное и уродливое. Но в этот раз я не боюсь. Я не думаю, что оно изольется на меня.

Он замирает почти вплотную ко мне.

– Ты же этого хочешь, ведь так? Убраться из дворца? Тогда убегай, Терн. Я больше не стану тебя держать.

– Если бы я правда хотела этого, то уже покинула бы Таринон.

Он тяжело вздыхает и медленно выпускает воздух.

– Ты однажды сказала, что тебе не с кем уехать и некуда податься.

– Теперь меня есть кому сопроводить, – говорю я, думая о Красном Соколе.

Кестрин ждет, плечи его напряжены, словно он боится моих слов.

Я устало улыбаюсь:

– Податься мне по-прежнему некуда. Полагаю, что все решаемо, но вы не хуже моего понимаете, что пока я уехать не могу.

– Выжидаешь.

– Приходится.

Как бы мне хотелось все это забыть!

– Что же вы не отошлете ее обратно? – спрашиваю я резко. – Знаете ведь, кто она такая. Зачем продолжать?

Почему речь всегда лишь о моем стремлении убраться прочь от двора, а не о его решении держать рядом змею?

Он смотрит в пол, потом вновь на меня, глаза его странно горят.

– Если я отошлю ее, то приедет ли в Аданию та же девушка, что покинет дворец?

Вероятно, нет. Вероятно, Валка вновь обретет свое тело, а к презирающему меня семейству вернусь я сама. Но об этом нужно беспокоиться мне, а не Кестрину.

– Это тревожит вас больше, чем собственное спасение от предательства? – спрашиваю я полным сомнений голосом. Чувствую, как цепь прижимается к горлу, но еще не давит. Ведь я не упоминаю саму Валку.

Взгляд у него мечется.

– Еще осталось немного времени.

Семь недель, если точнее.

– Ну а в последний миг – что тогда, заид?

Он безнадежно мотает головой:

– Не знаю.

Я моргаю, ошеломленная тем, каким юным вдруг стал его голос.

Он проводит ладонью по губам.

– Что значит «яблочные пироги»?

Я пожимаю плечами:

– Принцесса хочет завоевать любовь простого люда яблочными пирогами. Вы тоже предлагали мне то, что ничего вам не стоит, чтобы добиться преданности, ведь так?

Он молча изучает меня, и я краснею, поняв, что одета в подаренный им плащ.

– Я ищу лишь твоей дружбы, – говорит он.

– Но ищете ее не как друг. Как принц, ждущий верности в ответ. В этом и беда: я не продам ни свою верность, ни свою дружбу.

– Ясно. – Он отступает назад, не отводя глаз от моих. – Тогда как мне добиваться дружбы?

– Едва ли я смогу объяснить вам, заид. Достаточно сказать, что, каким бы поучительным я ни находила опыт, подобный сегодняшнему, он не может заставить меня кого-то уважать или почитать.

Я расстегиваю булавку броши и сбрасываю с плеч плотную ткань.

– Мне лишь хотелось показать два очень разных ужина. Чтобы стало очевидно, как важны… те, кто рядом.

– Я никогда в этом не сомневалась. Благодарю за наглядность, но в этом не было нужды.

– Тогда в чем она есть, верия? Что мне предлагается делать?

– Не знаю, заид, – вздрогнув, отвечаю я.

Шагаю под его пристальным взглядом к креслу, в котором однажды сидела. Перекидываю через спинку плащ и облокачиваюсь сверху, глядя на ладони.

– Предположим, я вернулась ко двору. Для чего?

– Надо устранить кое-какую несправедливость и назначить наказание, – говорит он тихо, словно боясь спугнуть мои слова.

Наказание. Для Валки, конечно. Но на самом деле мне это не нужно.

Я качаю головой:

– Мне довелось повидать достаточно, чтобы не тревожиться о справедливости в отношении себя. Кругом столько несправедливостей, куда более достойных вашего внимания. Неужели это единственная причина вернуться?

– Но ведь серьезная. Речь об измене…

– Единственная? – резко повторяю я.

Он пересекает комнату и опирается на кресло напротив, чтобы видеть мое лицо.

– Предавший однажды предает всегда, верия.

– Предупрежден – значит, вооружен.

– Но нужно учитывать тяжесть последствий.

– Я знаю. И верю, что у вас есть заботы поважнее женщины, на которой предстоит жениться, – особенно когда вы все еще вправе разорвать помолвку. Скажите, ради чего мне возвращаться, кроме упомянутой справедливости?

– Ради намного большего, чем яблочные пироги. Ради борьбы с любой несправедливостью в королевстве. – В улыбке Кестрина притаился хищник, гончий пес, учуявший кровь. Как быстро он меня понял.

– Интересное предложение, заид, но я не очень-то верю в такое будущее.

– Почему?

– Потому что сомневаюсь, что у вас есть это будущее, как и у всей вашей Семьи.

Нельзя было отвечать так прямо – я понимаю это, едва слова слетают с губ, но теперь уже поздно. Сказанное повисает между нами, более безжалостное, чем все, что когда-либо говорила мне мать.

Он опускает голову, отворачивается, и лицо его леденеет.

– Простите, – говорю я тихо.

Принц снова смотрит на меня растерянным взглядом. Не понимает, что думать обо мне и моем извинении. А я не хочу, чтобы оно повернуло разговор в другую сторону, где он станет хозяином положения больше чем когда-либо.

Я откашливаюсь:

– И все-таки это яблочные пироги, заид. Вы искушаете меня правом дать справедливость вашему народу, хотя должны бы позаботиться об этом сами.