пресс, который она расцарапала до красных полос, пока он врезался в нее мощными ударами. Растворяться в его сильной энергии, от которой тяжелеет каждая клеточка тела. Ощущать приятную боль в измученных им мышцах, которые он изрядно пометил своей спермой.

Они даже не ходили в душ, так и уснули где-то на полу, затерявшись в пространтсве.

Прижимаясь носом к груди Драгона, Эльза присматривается к мелким деталям его тату, на которую падает свет от камина. Несмотря на то, что глаз спящего дракона закрыт, по определенным деталям можно определить то, что он когда-то был открытым. Перед внутренним взором Эльзы мелькает воспоминание:

— Почему ты сделал ее именно здесь? — она вспоминает свой голос из давно забытого черно-белого кино.

— Как почему? Прямо на сердце. Мне кажется отличное место для татуировки в честь нашего сына.

— Ах да, ты рассказывал, о своей врожденной аномалии. Так странно. Но мне определенно нравится.

Воспоминание быстро схлопывается, но губы Эльзы до сих пор дрожат, из горла рвется немой крик, но он выходит наружу через безмолвные слезы, стекающие по ее щекам.

— Малышка, ты плачешь? Иди ко мне, — сквозь сон бурчит Драгон, сгребая ее в обжигающие объятия, притягивая на себя. Кожа к его коже — это почти оргазм, без всякого проникновения, и она зарывается лицом куда-то в его шею, целуя его иступлено и нежно, ощущая как его крупные ладони скользят по всему ее телу, оставляя на нем свои метки.

— Ты чего плачешь? — он кажется, все еще спит, и кажется таким милым и уязвимым в этот момент. — Я тебя не обижу, девочка.

Сердце Эльзы разрывает от боли, смертельная агония разливается по немеющим венам. Что будет, если обидит она?

— Влюбился что ли? — в шутку спрашивает она, пытаясь все свести к легкости.

— Почему бы и нет, — усмехается Драгон. — Ты не оставила мне выбора.

— Шах и мат, мистер Голденштерн, — номер отеля заполняется их искренним смехом и звуками сладких ненасытных поцелуев, и прервать их — для обоих, подобно смерти.

* * *

Но к «разговорам на подушке» никогда не стоит относиться серьезно. Все, что сказно во время секса или после него, можно всегда смело умножать на ноль и Эльзе это прекрасно известно.

На рассвете они выбираются к морю. Эльзе кажется, что такие разговоры безопаснее вести на улице, чем в комнатах, где теоритически может быть установлена прослушка. Но Драгону ону говорит, что просто хочет просто подышать приятным прохладным утренним воздухом, который так редко бывает в пустыне. Лишь в утренние часы.

Драгон заказывает на шезлонг два кофе, и покрепче — он привык вставать рано, но его утро не начинается без этого напитка. Он несколько раз порывался избавиться от этой зависимости с помощью псевдо-меандра, но каждый раз понимал, что не может лишить себя этого удовольствия осознанно. Эти мысли, часто наводили его на рассуждения о том, как он осмелился применить его в столь серьезном вопросе, как стирание самой ценной боли, которую он носил внутри?

Неужели он действительно мог пойти на это в здравом уме и трезвой памяти?

Удалить единственное, что закаляло его, придавало ему сил, аккумулировало его злость и ярость, которую он мог направить в нужное русло? Неужели он был настолько слаб и глуп еще несколько лет назад?

Он бы все сейчас отдал, чтобы вспомнить. Он хотел бы помнить каждую минуту с ней, до сих пор, несмотря на то, что не помнит ни ее лица, ни ее имени, ни каких-либо детальных подробностей их истории.

Тогда бы и открыть сердце для Эльзы было легче, потому что он не испытывал бы этого раздирающего чувства вины за то, что бесконечно предает женщину, которая была первой, кто сбила с него спесь идиотизма, максимализма и высокомерия, слепого присущего Голденштернам.

— Я так понимаю, ты готова рассказать мне все, что произошло на форуме. Начиная с того момента, как ты вообще туда попала. И как осмелилась на эту авантюру, — они опускются на два лежака, расположенных параллельно и близко друг к другу.

Эльза потягивает айс латтэ, одномоментно поправляя огромную шляпу в ретро-стиле. Она выглядит сногсшибательно даже на пляже, а ее купальник представляет собой нечто невесомое в виде множества веревок, что красиво обвязывают ее тело, словно в шибари.

Такая нежная кожа…он с щемящим чувством в груди ласкает взглядом ее ожоги, татуировки и синяки, оставленные им сегодняшней ночью. Его полностью удовлетворяет мысль о том, что Леонель увидит его следы на ее теле и шее. Каждый миллиметр ее тела должен кричать пространству о том, что она принадлежит ему.

— Тебя могли убить, — поддевая ее подбородок, напоминает он. — Это действительно опасно, почему ты не понимаешь, непокорная?

— А ты бы смотрел так на покорную? — ухмыляется колдунья, «улыбаясь» ему, но не губами, а манящими и бесконечно притягательными глазами.

— Нет, — обреченно вздыхает Драгон.

— Тогда смирись с тем, что я смеюсь в лицо опасности, — она скалится в ответ на то, что он пальцем привлекает ее лицо еще ближе.

Их губы так близко, но ему нужно сосредоточиться на разговоре. Это трудно.

— Когда тело касается Леона, я не всегда могу тебя защитить, — с неохотой признается Драгон. — Как у признанного Верховного, у него столько полномочий, что мне и не снилось. Его люди повсюду. Взломать эту систему можно лишь изнутри. От него трудно что-то скрыть, он безумный параноик, у которого везде глаза и уши.

— Признанный Верховный?

— Ага. Как ты знаешь, миром управляют деньги, Эльза. Деньги и секс. Истории нашей семьи столько лет, что и представить такой срок страшно. Мы веками обладали капиталами всех самых крупных предприятий, банков, компаний и акций, а когда их не существовало — целыми городами и казнами зарождающихся государств. На самом деле таких семей семь, и с большей частью из них мы дальние или близкие кровные родственники.

— Почему не со всеми?

— Потому что азиатская, восточная и латинская части, всегда развивались немного обособленно от нас. Они хотели больше власти, но наши предки не готовы были уступать ни кусочка англо-саксонского мира, поэтому позволили им развивать власть на своих территориях, не интересных им, далеких, и как они считали — бесперспективных. На самом деле, чтобы понять как все это устроено, тебе нужно прочитать пару огромных томов из библиотеки моего отца, где записана вся летопись нашего рода.

— Сколько лет вашему роду?

— Тысячи лет. Уму непостижимо, правда? Каждый член в фамильном древе сохранен и описан довольно подробно. А также, существует строгий регламент передачи власти, по типу королевских семей. Единственное, что у нас нет публичных коронаций, инаугураций и прочего — скорее тайные посвящения, животрепещущие жуткие обряды и прочее. Есть даже жертвоприношения, сектантские ритуалы. Я с детства питал к этому отвращение и мечтал о нормальной жизни, поэтому всячески отгораживал себя от этого.

— Но почему?

— Моя мама была любовницей отца. История очень банальная — она работала в поместье. У них был бурный и горячий роман, который закончился моим рождением. Он признал меня своим сыном, так как каждый мальчик в нашей семье на вес золота. Если посмотреть на историю нашего рода, то на наследников покушались очень часто. «Запасные» в составе никогда не были лишними. Мачеха терпеть меня не могла, особенно, когда у Леона начались проблемы со здоровьем, и отец начал с детства и меня готовить к принятию определенных полномочий в будущем. Мы с Леоном почти одного возраста, во многом были похожи, и вместе сбегали от скучных и нудных гувернанток и все такое. Но даже тогда я чувствовал некое напряжение, словно один из нас не может спокойно быть, пока жив другой. Моя мать сильно переживала. Про нее все говорили, что она — ведьма, и в этом есть доля истины. Лили постоянно варила какие-то снадобья, читала заговоры, раскладывала карты ТАРО, и общалась со спиритической доской. И относился к ее дару скептически,