— Утром я звонил отцу… — начал Меркулов. При Григорьеве он никогда прежде не называл Ивана Александровича отцом, теперь же как бы подчеркнул этим неофициальность разговора. — Он сообщил мне некоторые вещи, я обязан сказать о них вам. Собственно, он даже просил меня сказать, считает, что вы, очевидно, примите какие-то меры… естественно, без ссылок на источник информации.

— Я слушаю, — густым басовитым голосом сказал Григорьев, поняв, что речь идет о чем-то серьезном.

— Вчера у вас состоялся неприятный телефонный разговор с Логиновым, вы мне об этом рассказали… Завтра с утра, как вы сообщили, он встречается с вами для подробного обсуждения причин задержки строительства новой доменной печи. Как я понимаю, это будет крайне неприятный и даже тяжелый разговор.

— Да, совершенно верно, — подтвердил Григорьев. — Тяжелых и неприятных разговоров у меня хватает… И с Иваном Александровичем тоже… — добавил он.

— Да, я знаю от отца всю историю с авторской заявкой и к чему эта история привела… Простите, Борис Борисович, дело, о котором я говорю, требует полной ясности. Могу ли я рассчитывать, что вы спокойно выслушаете меня?

— Я слушаю, — так же напористо произнес Григорьев.

— Иван Александрович выяснил истинные причины задержки строительства. — Григорьев в упор смотрел на Меркулова и не произносил ни слова. — Я хочу сообщить о них вам.

Григорьев молчал.

Меркулов опустил глаза и нахмурился. То, что он узнал от отца, растревожило и разозлило его. Теперь он собирался с духом, чтобы спокойно и без ненужных эмоций изложить содержание телефонного разговора.

— Иван Александрович выяснил, что на одном заводе, не будем его пока называть, это не проверено, группа конструкторов предложила свой вариант ряда устройств для новой доменной печи. Они решили использовать ваш отказ подписать заявку, чтобы утвердить свою. А для этого надо время. Вот в чем дело.

XVI

Меркулов поднялся. Ему хотелось движения — быстрее успокоишься. Он прошелся по комнате и посмотрел на Григорьева из дальнего угла кабинета. А тот, охватив лоб массивной ладонью, повернулся к широкому окну и смотрел на вороненые, заслонявшие полнеба доменные печи. «Что ты молчишь? — думал Меркулов. — Почему так спокоен? Что ты будешь отвечать завтра Логинову, которому новая печь нужна позарез? Что?..»

Григорьев тяжело повернулся в кресле и, усмехнувшись, сказал:

— Ну что ж, всем этим должна заинтересоваться прокуратура…

— Да, пожалуй… — неуверенно заметил Меркулов. — Говорят, там двое уже лежат с инфарктами…

— Вполне логично, — сказал Григорьев. — Но нам с вами надо заниматься не прокурорским надзором, а нашим делом.

— Что же вы завтра скажете Логинову, да и всем здесь на заводе, как вы объясните? Вчера он звонил в Москву, его уверили, что во всем виноваты вы…

Григорьев опустил веки, посидел неподвижно. Потом взглянул на Меркулова и спросил:

— Билет на самолет вам достали?

— На завтра, на ночной рейс, — с облегчением ответил Меркулов, понимая, что неприятный разговор окончен.

— Составьте подробную записку о положении на заводе, изложите меры, которые необходимо принять, — распорядился Григорьев и начал говорить о предстоящей Меркулову приемке вновь отстроенной на Юге печи. Советовал обратить особое внимание на подготовку плавильных материалов и на состояние внутризаводского транспорта, так сказать, тылы доменного цеха.

— Не буду дольше задерживать, вам надо пообедать, — сказал он на прощание, — наверное, весь день голодовали, судя по обилию впечатлений на заводе. Ну, что же, пожелаем друг другу счастливого пути.

Меркулов пожал руку Григорьеву и невольно всмотрелся в его лицо — есть ли в напутствии какой-то особый смысл, помимо обычной вежливости? Григорьев улыбался своей мягкой улыбкой.

У двери Меркулов оглянулся. Григорьев, откинувшись в кресле, подвинув к себе на самый край стола плавильный журнал, всматривался в сделанные там записи. «Ну и спокойствие! — подивился Меркулов. — Он еще здесь что-то преподнесет им всем…» Под словами «им всем» он подразумевал и Логинова, и Середина, и Андронова, и тех, кого он не мог знать, но кто, несомненно, следил за каждым словом и поступком Григорьева.

Некоторое время, оставшись один, Григорьев продолжал изучать плавильные журналы. Еще вчера утром, после осмотра поврежденной печи, он составил для себя план действий. Он не хотел торопить события и не высказывал безапелляционных суждений. Теперь спокойно листал журнал за журналом и, вдумываясь в смысл множества записанных там цифр, все более убеждался в том, сколько напряжения требовалось от обслуживающего персонала и какой нервозностью сопровождалась работа людей около печей. Опытный инженер-доменщик мог сделать такое заключение, ибо все записи показаний приборов — смена за смену, день за днем — с непреложностью говорили о неустойчивости хода печей. Григорьев всматривался в разграфленные, испещренные цифрами и пометками страницы и тяжко вздыхал. Причины могли быть различны, и каковы они — это-то и предстоит выяснить. Надо будет подробнее поговорить с Серединым. Он, несомненно, знает обстановку и в своем цехе, и на заводе. То, что сказал здесь Меркулов, лишь подтверждало справедливость оценки деловых качеств Середина. Может быть, личные неприятности или авария на время притушили его энергию. Но он справится, начнет действовать с прежним напором. Надо только подтолкнуть процесс морального обновления. Как этого достигнуть, будет видно дальше. Лучшей замены главному инженеру на время болезни Ковалева пока не сыскать.

Григорьев закрыл очередной плавильный журнал и положил его поверх стопки других. Надо было еще просмотреть журналы мартеновских печей, но и там — Григорьев не сомневался — ждет тот же вывод: погоня за «сегодняшним» металлом в ущерб всему остальному. Он потянулся, подвигал плечами и встал. В заключение дня предстояло выполнить важную обязанность: навестить тетю Катю и сходить в больницу к Афанасию Федоровичу.

Ковалевы жили в старой правобережной части города, в Березках, где когда-то и в самом деле росли березки и был построен еще в тридцатых годах городок коттеджей. Домик за палисадничком Ковалевы обжили давно и не захотели перебираться отсюда в новый город, отказались от предложенной им хорошей благоустроенной квартиры в многоэтажном доме на проспекте Металлургов. Хоть и заносило в Березки изредка ветром заводскую гарь, привыкли старики к жилью, к палисадничку, каждая скамеечка в котором, дорожка, ступенька дома были родными, напоминали о прожитой совместно жизни. Григорьев приехал в Березки на трамвае, не захотел воспользоваться директорской «Волгой», томить шофера ожиданием после конца рабочего дня. Да и сам сидел бы перед тетей Катей как на иголках.

Было уже темно, когда он позвонил у двери коттеджа. Тетя Катя долго не открывала. Еще раз Григорьев звонить не торопился, не