Митрополиту Мелетию и прочим Владыкам, и просили, чтобы, когда получат благодать святого света, уделили и им. Митрополит Мелетий со смирением ответил, и велел им молиться Богу; и они пошли в свое место. Потом были сняты царские врата, и повешены другия, с отверстием. Не можно описать — что тогда было во храме: якобы ожидали все второго пришествия Царя Небесного; на всех напал страх и ужас; сами турки приуныли. Больше в храме ничего не слышно, как только воздыхания и стон. И Митрополит Мелетий слезами омочал свое лицо. Потом сам турецкий паша с прочими начальниками пошел вовнутрь ко гробу Божию поверять — не осталось ли где огня. И когда вышли, — гроб запечатали. Но туда еще прежде отнесли великую лампаду, налитую до самого верха елеем, и в нее пущена великая светильня, и поставили лампаду посреди Христова гроба. Уже кругом кувуклии христиан близко нет, одно турецкое начальство. А с хор спущено было на веревках множество железных решеток с пуками свеч. Когда пробило восемь часов, по-русски — два часа с полудня; тогда начали готовиться к крестному ходу. Архиереи, священники и диаконы, облачившись во всю священную одежду, взяли все по тридцати по три свещи без огня. Потом подали из алтаря, чрез царские врата, двенадцать хоругвий, и взяли — кто мог. Воины очистили путь. И пошли за хоругвями певчие. Потом из алтаря, в царские врата, пошли, по два в ряд, диаконы, священники, игумены и архимандриты, потом Архиереи, а позади всех Митрополит Мелетий; и пошли прямо ко гробу Господню. Обошли его кругом трижды, поюще: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Кончивши ход, все духовенство скоро пошло в алтарь и с хоругвями; остался один Митрополит Мелетий у дверей гроба, в руках турок. Турки его разоблачили, и сами начальники всего его обыскали. Потом надели на него подризник и омофор, и отворили Божий гроб, и впустили его вовнутрь. О, какой тогда напал страх и ужас на всех там бывших! Все рыдали и воздыхали, и просили Господа Бога, да не лишит Своей благодати, небесного Своего света. Прошло несколько времени, не знаю — много или мало, ибо были все вне себя от какого-то страха, — только вдруг около Божия гроба воссиял свет; вскоре свет показался и из алтаря, в царские врата, в отверстие. И текли яко две огненные реки, — одна от запада, от Божия гроба, а другая с востока, от алтаря. О, какая тогда в храме сделалась радость и ликование! Сделались все яко пияны, вне себя, и не помнили — кто что говорит, или кто куда бежит. И поднялся по всему храму великий шум: все бегают, все восклицают с веселием и благодарением, а наипаче арабские жены. Сами турки, магометане, пали на колена, и кричали: алла, алла, т. е. Боже, Боже. О, странное и преславное видение! Весь храм обратился в огонь: больше во храме ничего не видно, кроме небесного света. Вверху и внизу и по всем хорам разлился святый свет, и сделался после по всему храму дым. И пошел народ со светом, большая половина, вон; и понесли по всему Иерусалиму, каждый в свой дом, и по всем монастырям.

В великой церкви началась вечерня, а потом Литургия Василия Великого. Служил один Митрополит, собором, и хиротописал одного диакона. Литургию народ стоял со свечами.

Митрополит Заиорданский когда входит вовнутрь гроба, — обретает великую лампаду, стоящую на Христовом гробе, саму о себе возжегшуюся, а иногда при нем нечаянно загорится. Но только сам он никогда не видал — как она загорается. В Иерусалиме я от многих слышал, которым сам Митрополит сказывал по откровенности, сие: «Иногда я взойду, а она уже и горит; тогда и я скоро вынесу, а иногда взойду, а лампада еще не горит; тогда я паду на землю от страха, и со слезами начинаю просить милости от Бога. Когда встану, — лампада уже горит, и я зажигаю два пука свечей, выношу и подаю». Митрополит выносит свет в притвор, и вкладывает пуки в железные фонари, и подает от гроба в отверстия, для того устроенные, правой рукой — православным, а левой — армянам и прочим. Православных арабов целая толпа стоит подле отверстия. И как только Митрополит покажет святой свет, — один араб схвативши бежит прямо в алтарь; а оттуда, в царские врата, раздают народу; а подле отверстия едва только успеет один запалить свещи. Митрополит же паки обращается ко Христову гробу, и еще зажигает два пука, и выходит из дверей гроба. Арабы же самые сильные стоят у дверей гроба, и его дожидают. Только он выйдет, держа в руках по тридцати по три свещи горящих, — арабы, взявши его на свои руки, несут прямо в алтарь. Народ весь бросается к нему: всем желательно прикоснуться к его одежде. И едва, с великим трудом, могли его донести до алтаря; и посадили его на стуле: он просидел всю Литургию, яко вне себя, наклонив главу; очами не смотрел и устами нечего не провещал; и никто его не беспокоил. Когда унесли его от гроба, — народ бросился вовнутрь гроба прикладываться, и я сподобился приложиться. Весь Христов гроб был мокрый, якобы дождем вымочен; но я не мог узнать — от чего это. Посреди гроба стояла та великая лампада, которая сама зажглась, и великим светом горела.

По Литургии, каждый пошел в свое место, и один другого поздравлял с получением новыя благодати святого света.

103. Вечером все мы пошли ночевать во храм, ко Христову гробу. Когда же пришли в храм, — увидели дивное и преславное зрелище: весь храм, а наипаче Божий гроб, неизреченно украшен разными серебряными и златыми иконами и фигурами, а наипаче множеством серебряных и вызлащенных лампад, горящих великим светом; обставлен множеством свечей белого воску, но еще не зазженных. Весь храм увешен был лампадами: где прежде была одна лампада, там десять: хотел я пересчитать, но не мог. Везде тихо и спокойно. Врата церковные оставлены были не затворенными на всю ночь. Воины на площади развели огни. И была та нощь веселее всякого дня: куда ни пойдешь, всюду радость найдешь; и не только сия радость во храме Христова Гроба, но и по всему Иерусалиму; всю ночь по улицам ходил народ толпами; всюду горели огни, и все монастыри были отворены. Самые турки сделались веселы и кротки, и толпами шли