не давали, — пришел франкский архибискуп, и безобразно сдернул с престола пелену. Там стояли близко два консула: русский и греческий. Греки тотчас зашумели, и бросились вон, в коридор, принесли с кухни много дров, и пошла на Голгофе драка и война. Греки били дровами, а франки свечами, а после и они принесли дров. Турки было бросились разнимать, но и у них ружья поотнимали; и они бросились спасать Божий гроб и Воскресенский храм: ибо тогда, к вербной неделе, все было украшено сребром и златом. Мы же не знали — куда бежать, от страха оцепенели. Русский консул своих спасает, и препровождает в трапезу; мы, человек двадцать, попали в Воскресенскую церковь, и от страха не знали — куда деваться, не то в алтарь, не то под престол. Шум, крик, вопли восходят до небес, наипаче на Голгофе; все христиане бьют тревогу: наши во все доски, такожде армяне и франки и копты. Воинство же стояло кругом Божия гроба, рука по руке, с оружием, и около врат Воскресенского храма, дабы не было похищения. Драка распространилась по всему храму; Патриарха Франкского с Голгофы сбросили; но хорошо — что упал на людей, а то бы убился досмерти. Пришел Митр. Мелетий, и начал увещевать, чтобы оставили драку; но ему сказали: «Ты, Владыко, ступай в свое место; а мы все здесь за веру свою помрем; ибо нас мало, а еретиков много». Владыка, делать нечего, сел с турками. Драка продолжалась больше часа, пока пришло турецкое воинство, и сам Паша: тогда всех наших по одному разобрали, и по гостиницам позапирали; мы же, немного русских, ушли в храм Богородицы. И нас воины хотели взять и запереть; но мы сказали, что мы московы, и нас оставили. Потом с час продолжался совет; рассуждали Архиереи, Паша и Консулы. Я в то время успел прочитать правило ко причащению. После совещания, Паша, Владыки и Консулы, пошли по своим местам. Франки снова начали литию и кончили на Божием гробе; потом воины выгнали их всех вон, а сами ушли; врата церковные заперли, и наших всех впустили. И паки начали ударять в било к утрени. Утреню правили в Воскресенской церкви; потом Литургию служили на Божием гробе, и я сподобился быть здесь причастником Св. Таин Тела и Крови Христовой. Гора же Голгофа вся полита была кровью; и всю утреню четыре человека мыли ее водой; трех человек убили досмерти: такого страха я не видал от роду моего.

89. Утром отворили врата, и мы вышли. И пошли все поклонники на Елеонскую гору, тамо, где вознесся Господь, под полотняною палаткою служил Литургию Митрополит Мелетий, всем собором.

90. После Литургии пошли все поклонники в Вифанию ко гробу праведного Лазаря, которого воскресил Господь от мертвых. Вифания от горы Елеонские — недалеко, не больше двух верст. Под неделю Ваий вечерня была торжественная: приходил сам Патриарх, с церемонией — подобно как и на день Святит. Николая. На вечерни была лития и благословение хлебов; но Патриарх ночевать ушел в патриархию; а вечером пришло воинство к христианам каждого исповедания, по сту человек. И было во храме все украшено златом и сребром, превосходнее паче первых недель: ибо у православных и у армян и у коптов была неделя Ваий, а у франков была Пасха; почти всю нощь на Божием гробе было служение. К утрени пришел Патриарх, и утреня была торжественная. Стояли все с ваиями (вместо вербы — с финиками): каждый заготовил себе в субботу. Ранняя Литургия была на Божием гробе: служил сам Патриарх всем собором в Воскресенском храме. Всю Литургию стояли все роды с ваиями; я стоял Литургию в алтаре; на Литургии читали три Апостола и три Евангелия, по-гречески, по-арабски и по-русски; и была великая проповедь. После Литургии был великий крестный ход, несравненно торжественнее первых ходов. Все священники и мирские несли ваия (финики) со свещами, и еще носили великую ветвь масличную, украшенную. Воистину, такое было торжество — что прежде никогда не видал, да и после едва ли увижу! Когда начали выходить из церкви, — дали всем повестку, что неимущии, пешие, кому угодно, — могут идти сегодня в Иерихон при экипаже.

91. Мы вознамерились после обеда при экипаже идти на Иордан. Вышли за гефсиманские врата, и узнали, что уже ушли с экипажем, и мы не поспели с ними; а собралось нас человек двадцать пять, мужи и жены. Один араб нашелся якобы провожатый, посланный от патриархии для провожания нас, дабы догнать обоз. Мы ему поверили, и пустились с ним в Иерихон, который от Иерусалима сорок пять верст; место было — самая дикая пустыня, наполненная разбойниками. Провожатый наш был на коне верхом, и ехал с нами до полпути, а потом от нас уехал, оставив нас одних. День уже был к вечеру, а дороги никто не знал; и мы увидели, что находимся в опасности. Пошли на гору, к тому месту, о котором упоминается в словах Господа: «Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон, и в разбойники впаде». (Лук.10:30). И мы на том же месте попали в разбойники, которые и раны на нас наложили, и едва жизни не лишили. Только стали мы подниматься на гору, — увидели, что с горы навстречу едут к нам, на конях верхом, четыре человека, арабы синие, полунагие, вооруженные ружьями, кинжалами и пистолетами. Как только подъехали к нам, то, яко львы лютые, начали нас бить ружьями из рук без пощады, и гнать вперед. Опасность была великая: вечер уже близко, а Иерихон еще далеко; кругом дикая пустыня; и мы бежали, един другого предваряя; только и помышляли, что кто-нибудь из нас лишится жизни. Когда взошли на самую гору, то увидели развалины: неизвестно — что это было, гостиница ли, или какой монастырь; только стены еще до половины стоят. Там еще другое увидели страшное зрелище: стояла великая толпа полунагих диких арабов, овые на конях, а другие — пешие. Нас остановили, и между собой переговорили; потом спросили нас по-турецки: какие мы люди и какого роду? Мы сказали, что мы московы, русские. Они нас кругом обступили, пешие спереди, а конные сзади и с боков, все вооруженные, и погнали нас, как овец беззлобивых, а задних били. Не знали, куда нас гнали, только бежали мы с горы на гору, а уже начало смеркаться. Каждую минуту ожидали страшного часа смертного; призывали в помощь единого Всевышнего Бога, Царя Небесного; к Нему свои душевные очи возводили,