полюса закончились полным успехом. Высвободятся огромные пространства земли, прежде покрытой вечной мерзлотой. Там намечено строить оранжерейное хозяйство. Скоро ананасы будут у нас дешевле картошки.

— А всемирный потоп не начнется? — спросила я.

— Какой еще всемирный потоп?

— Начнут таять льды, вода устремится к югу, зальет европейскую часть страны…

— Не опасайтесь! — пренебрежительно взмахнул он рукой. — Все это нашими учеными предусмотрено. О проекте поворота северных рек вы, надеюсь, слышали? Существует план подключить тающие льды к разным рекам и тем увеличить их потенциал… Оросятся засушливые земли, ну — и вообще произойдет подъем сельского хозяйства на небывалую высоту…

На небывалую высоту! Я обвожу взглядом нашу убогую комнату, краюшку черного хлеба, начатую пачку маргарина на столе.

— «Все пустяк для дурака…» — звучным голосом читает мама,

И тут я начинаю смеяться, правда, немного истерично.

— Мамочка, — перебиваю я ее, — знаешь, я вдруг поверила, что «Конька-Горбунка» написал Пушкин. Ну кто, кроме него, мог в четырех словах уместить такую глубокую мысль — «Все пустяк для дурака!» Это же прекрасно.

Наконец, учительский съезд закончился. Закончилось и мое сладостное ничегонеделание. Пора было вступать в бой с жизнью. Для начала Нина повела меня в какое-то высокое учреждение — то ли обком, то ли облисполком — где у нее была знакомая; ее дочери она преподавала английский язык.

Высокопоставленная дама, назначившая нам аудиенцию на два часа, распорядилась, когда мы позвонили ей снизу, чтобы нас пропустили, а нам сказала, что задерживается, так как должна присутствовать на важном совещании и посоветовала воспользоваться их столовой.

— Ух, ты! — восхищенно сказала Нина, положив трубку. — У них, знаешь, как кормят. Я уже один раз здесь обедала. Пошли!

В светлой нарядной комнате с золотистыми легкими занавесками на окнах, придававшими ей веселый, праздничный вид, были свободно расставлены столики покрытые белыми скатертями. За столиками сидели неплохо одетые, тщательно выбритые мужчины, дамы со сложными, высокими прическами, негромко переговариваясь, неторопливо поедали что-то лежавшее перед ними на тарелках. Здесь пахло доброкачественной едой и резковатыми духами. Мы взяли борщ, котлеты и компот.

— Очень хорошо, что мы можем с тобой вдвоем посидеть, поговорить, — сказала Нина. — Вечно кто-то мешает. А я должна тебя предупредить. Ты, по-моему, плохо разбираешься в обстановке. Во-первых, ничего не говори тетке, к которой мы идем про свою службу в Дженерал Моторе и про английскую, инженерную компанию. Напирай на советскую газету.

— Но ведь работала-то я, главным образом, там. В газете только последние полтора года.

— Это все они и сами про тебя узнают. Не беспокойся — все нужные сведения у них есть. А тебе не нужно создавать впечатление, будто ты считаешь работу в английских и американских фирмах чем-то значительным. Ну, работала — потому что иначе не на что было бы жить, а свет узнала только когда поступила в советскую газету.

— Но ведь именно в этих фирмах я приобрела опыт. Узнала что такое настоящая служебная дисциплина, как следует выучила язык.

— А кому это надо?

— То есть, как это?

— Знаешь что, — решительно прервала меня Нина. — Ты здесь несколько месяцев, а я уже семь лет. Так что, послушай меня. В Омске много харбинцев, шанхайцев и прочих китайцев, приехавших в сорок седьмом, как мы. Есть эмигранты из Франции, вообще из Европы. Есть люди с территорий, которые вернулись уже после войны. Часть этой публики угодила в лагеря — этот Синейчук, например. Одни уже вышли, а другие до сих пор сидят, в их числе мой папа. Среди этих людей встречаются озлобленные, прямо-таки возненавидевшие советскую власть. И их ты остерегайся.

— А ты не озлобилась?

— Мне здесь пришлось много пережить. Ты не все еще знаешь. Не хочу рассказывать. Но я считаю, не наше дело судить советскую власть. Она простила нас, дала возможность вернуться на родину…

— За что простила? У меня грехов перед ней нет. Да и у тебя, насколько я знаю.

— А война? Пока мы там прохлаждались, здесь люди такие тяготы на своих плечах несли…

— Знаешь что, не агитируй меня. Во время войны я тоже не очень прохлаждалась. И вообще я хочу сама во всем разобраться и сама все решить.

— Тебе, конечно, никто не указ, это давно всем известно, — с неприятной иронией сказала она. — Ни в чем ты не разберешься. Людям и поумнее тебя не удалось. Поверь мне, большинство из тех, кто загремел в лагерь, сами были виноваты. На все фыркали, анекдоты рассказывали, вроде моего родителя…

— Не слишком ли сурово за анекдоты в тюрьму?

— Пока Сталин был жив, могли и расстрелять.

— Слушай, Нина, я не понимаю, к чему ты все это говоришь. Я анекдотов рассказывать не собираюсь, но мне пришлось слышать, да и самой повидать, — некоторые вещи, которые поубавили у меня почтения к советской власти.

У нее в глазах мелькнул испуг.

— Ну вот, ну вот! Ладно! Это твое дело. Что касается меня, то я за эти годы много чему научилась и со всем смирилась. Более того, я собираюсь вступить в партию — если меня примут, конечно, не посмотрев на особенности моей биографии. А тебя я просто хотела предупредить: ради тети Веры, ради детей, ты должна быть очень осторожна, должна следить за каждым своим словом. Женщина, с которой я тебя сейчас познакомлю, очень влиятельна — постарайся понравиться ей. Она тебя в два мига устроить может.

К нам подошла скромно одетая девушка:

— Нина Сергеевна, — сказала она, — Капитолина Степановна освободилась и просит вас подняться к ней.

— Сейчас идем.

Мы поспешно допили компот и пошли к лестнице, у подножья которой стояло несколько человек. Все они с каким-то одинаковым преданно-искательным выражением смотрели вверх. Я тоже невольно подняла глаза. По лестнице спускалась сама Спесь — грузный, крупный мужчина с тяжелым надменным лицом. На какой-то миг мы встретились глазами. Он неприязненно сощурился и спросил что-то молодого человека из своей свиты. Тот, почтительно наклонившись, ответил, и они проследовали мимо нас.

— Что это за чудище? — шепотом спросила я Нину.

— Первый секретарь, — укоризненно взглянув на меня прошептала она. — Тише, ради Бога.

Капитолина Степановна — полная статная дама с невероятно замысловатой прической встретила нас со снисходительной приветливостью. Спросила, как я устроилась, прописалась ли, как мне нравится Омск. Потом перешла к делу.

— Нина Сергеевна говорит, что вы хотели бы осесть у нас в городе, что вы владеете английским языком и хотели бы заняться преподавательской деятельностью.

— Видите ли, я много работала как переводчик научных и журнальных статей, художественной литературы и больше всего мне хотелось бы заняться именно переводами, в особенности