Полусотника тайно посветили в братья, взяли с него клятву, ну, а после направили в обход земель Кучки, чтобы Угрюм, со своими людьми, вроде как появился у боярина, но с западного направления. Так и получилось, что полусотня воина Братства оказалась в составе дружины боярина.

Такие операции на Руси не то, что не возможны, но они столь редки и непривычны, что и вызывают удивление и побуждают на поиск некоего божественного вмешательства.

А еще подобного не должны ожидать, ни боярин Кучка, никто иной, поэтому даже дерзкий план может быть осуществлен.

Что касается, почему остальные воины из полусотни Угрюма не были посвящены в планы операции, так чем меньшему количеству людей известна правда, тем меньше вероятность утечки информации. Но такое было бы невозможным, если бы Угрюм, а воцерковленно, Борис, не был главой своего рода секты. Да, эти полсотни воинов — сектанты, если смотреть свозь призму мировоззрения людей из будущего. Ну или истово верующие, если смотреть современными глазами. У них такое единоначалие, что слова Угрюма — это, словно, слова самого Бога. Опасные ребята, но пока они были очень нужны, именно такие, как есть. А после найдется на какую периферию их отправить.

— Как тебе удалось уйти в дозор? — спрашивал Геркул, решив узнать, не понял ли чего боярин или его приближенные.

— После того, как не вернулся предыдущий дозор из двух десятков, не так много желающих, — отвечал воин-инок Угрюм. — В войске боярина ратников много, но каждый отряд сам по себе, часто отдельный командир решает, как поступать, если только приказ не от самого Степана Кучки. Его слушают.

— Ты видел тысяцкого Владислава у боярина? — задал очередной вопрос Геркул.

— Только издали, — отвечал Угрюм. — Но у меня есть воины, которым, без объяснения я приказал следить за знаками от брата-тысяцкого, храни его Господь, как и все Братство христианское, благословленное митрополитом.

Полусотник полностью соответствовал своему прозвищу, которое стало уже его именем. При крещении этот человек получил имя Борис. Однако Угрюм посчитал неправильным именоваться именем великомученика Бориса. Он предполагал, что только после достойных христианина и воина дел вправе будет носить имя, данное при крещении.

А еще, не будь Угрюм фанатиком веры, при этом строгим командиром. Наверняка тысяцкий Влад не решился на столь дерзкую операцию. Но для Угрюма нарушить клятву, да еще данную на священной книге — это немыслимое преступление. Благодаря тому, что в полусотне Угрюма царит высочайшая дисциплина и воины готовы исполнить любой приказ своего командира, вопросов никаких не возникало. Раз командир приказал идти и воевать за боярина, так повелел сам Бог, единственное, что воины полусотни дали клятву не говорить, что ранее намеривались влиться в ряды Братства.

— Жди приказа от тысяцкого. Условным знаком может быть то, что тысяцкий обует красные сапоги или покажет знак рукой, — напомнил Угрюму Геркул, плотнее кутаясь в шерстяной плащ.

Витязь-грек уже молился Богу, чтобы это все быстрее закончилось. Он был готов сражаться. Но переносить холод было выше его сил. Именно поэтому, как только Угрюм скрылся из вида, а Геркул приказал отряду на всякий случай перейти на запасное место базирования, теплолюбивый командир лично отправился навстречу войскам Юрия Ростовского, чтобы согреться в пути, так как стоять без движения было для грека невыносимо холодно.

Казавшийся ранее неосуществимым план тысяцкого Влада, удивительно, но реализовывался согласно задуманному. Если еще удастся убедить Юрия Владимировича выделить сотню его воинов, то Геркулполностью лишится любых сомнений в правильности действий. Перед Богом он даже поклялся, что перестанет шпионить для византийского василевса и окончательно, бесповоротно примет Братство всем своим сердцем.

*………….*………….*

Еда у боярина была обильна настолько, насколько в этом времени можно вообще говорить о разнообразии в блюдах. Два запеченных лебедя, утки, четыре поросёнка, также, видимо, томленные и после подсмаженные на огне, гречневая и овсяная каша, хлеб, репа, мед. Стол богатый, даже когда пришлось присутствовать на княжеском застолье, такой обильной еды не было.

За столом у меня сложилось впечатление, что кого-то хороним, поминаем. И даже есть мысли о том, кого именно. Это поминки по мечте боярина и по тем людям, которые еще силятся показывать свое беззаботное настроение, но многие уже понимают, что сопротивление тщетно.

— И пусть Юрий-собака пришел, но их мало… для княжеской силы, мало, — бодрился Степан Иванович Кучка.

— Отец, дай мне воинов и я выйду на сечу и разобью князя! — с молодецким порывом, прямо вскочил с лавки, чуть ли не опрокидывая массивный стол, выкрикнул Иван Степанович, старший сын боярина.

Кучка задумался. Он осторожный и во всем ищет подвох. Это правильно, когда рассуждаешь и анализируешь ситуацию. Но излишняя осторожность — враг громких и сокрушительных побед. Уверен, примерно так и думает боярин, решаясь действовать.

Я старался показывать лишь умеренный интерес с разговору за столом. Казаться вовсе безучастным, когда такие события назревают — это ошибка. Боярин тогда заподозрит, что я более осведомленный, нежели, как сейчас, вроде бы и не при делах. Утка была хороша, вот и акцентировал свое внимание на ее поедании.

— Тысяцкий Владислав Богоярович, а ты что скажешь? Как бы ты поступил на моем месте? Сидел за стенами крепкими, да оборону держал, чай не голодно будет, припасов вдоволь, да и союзники должны подойти, или пошел воевать князя? — вдруг спросил меня боярин Кучка.

— Если ты уверен в том, что на помощь к тебе придет рязанский князь, то и отсидеться можно. Только, Степан Иванович, учел ли ты, что зима уже пришла. Снега навалило, так что половцы отойдут в свои кочевья на зимовку, мордва также, а без них Ростислав Рязанский не так и силен, — высказался я.

— Но зима — она для всех едина. И для меня, в теплом тереме, и для князя Юрия Владимировича, в холодном лесу, если решится он на осаду, — усмехнулся боярин.

— Тогда отчего ты не снес избы и хлевы на своем окольном граде, у детинца? Там разместятся воины князя ростовского и будут осаждать