Шрифт:
Закладка:
Для разведотдела отвели большой богатый дом. Владельцы оставили его, не увезя даже мебели. На стене висели красивые часы со светящимся циферблатом. Остался рояль. Даниленко, Лиза, Женя и я расположились в большой комнате. Пошла обычная работа разведотдела во время обороны. Постепенно в город стали возвращаться жители, преимущественно евреи. Открыли магазины, началась какая-то жизнь.
Я находился под впечатлением роскоши того дома, где мы остановились с полковником в первый день приезда в Ботошаны. Я позвал Женю посмотреть его. Вообще все свое свободное время я проводил с Женей. Это была счастливая пора в нашей жизни. Все в Жене нравилось мне: и то, что приходилось говорить с ней по-немецки, учить ее русскому языку, ее реакция на некоторые мои поступки. Как-то она в знак огорчения побежала по комнате и совершенно неожиданно сделала шпагат и уронила голову к вытянутой ноге, как балерина. Ну это уж совсем показалось мне необыкновенным. Так вот, мы отправились в дом, показавшийся мне дворцом. Мы пошли по пустым нетронутым комнатам. В каком-то закоулке нас встретила старуха, спросила, что нам нужно. Женя ответила: мы пришли просто посмотреть. Старуха объяснила: дом принадлежит румынскому офицеру, он уехал, а ее оставил присмотреть за имуществом. Она не знает, где ее хозяин, куда уехал, когда вернется, спросила, не намерены ли мы купить дом. В тот момент покупка дома не входила в мои намерения. Но воспитанный на принципах гимна мирового пролетариата «кто был ничем, тот станет всем», я объявил старухе через переводчицу РО штаба 40 Армии Глюкман Женю: «Ваш хозяин никогда сюда не вернется. Возьмите этот дом и все имущество себе». Не дожидаясь благодарности осчастливленной, я удалился в сопровождении переводчицы.
Как я уже сказал, город постепенно заселялся. И вот я решил купить себе ручные часы. Невозможно преуменьшить значения этого события. Ручные или карманные часы до войны были у нас редкостью. В отделе ими обладал разве что Сваричевский. Только заграницей я почувствовал возможность обзавестись этим механизмом. Пошли с Женей на бойкое место в Ботошанах. Там у погребков или просто, подпирая стены домов, стояли мальчики биндюжного вида с пейсами. Женя спросила одного из них, можно ли купить часы. Разумеется, какие угодно. Все дело в цене. У меня было 500 рублей и их хватило на довольно изящные, но скверные по качеству ручные часы. Их и купили. Продавец честно сказал мне: «Они на ходу, но, если сломаются, то чинить их никто не станет». Я же был уверен, что в вопросе с часами важно начать, потом эта проблема снимется. Я оказался прав.
Меня все-таки интересовал европейский образ жизни. Я не имел никаких контактов с местными жителями. Не помню, при каких обстоятельствах мы поселились на квартире, где жила пожилая женщина с очень красивенькой дочкой лет 19–20-ти. Звали девочку Танция. У меня в альбоме есть ее фотография, помеченная 10 апреля 1944 года. Именно с ней я и хотел вступить в обстоятельную беседу через Женю. Но ее мать так волновалась, а сама она оказалась столь несловоохотливой, что никакой беседы не получилось. Я бросил эту затею. Вообще мы не вступали в контакты с местными жителями. Но обстановка в Ботошанах была абсолютно спокойной. Мы свободно ходили по городу в любое время суток, и никто на нас не напал, никто не выстрелил из-за угла. Партизан среди румынского населения не было. Кстати о партизанах. В Молдавии, да и потом, особенно в Карпатах, я их встречал. Они выходили из лесов и с гор, вооруженные до зубов трофейным оружием, бесстрашные и недисциплинированные. С одной, из вышедших к нам партизанских групп захотел поговорить Сваричевский. Мы зашли к ним в хату. Они живописно расположились вдоль стен: кто сидел, кто лежал, курили, переругивались. Появление полковника не произвело на них никакого впечатления. Никто даже не подумал встать ему навстречу. К чести Сваричевского, он не обратил на это внимания. Спокойно переговорил с их командиром, выяснил кое-что, и мы ушли.
Тем временем мы все больше чувствовали пребывание за рубежом. В офицерской столовой стали лучше и обильнее кормить. Появились разные блюда, можно стало выбирать. И самое главное: в любое время можно было выпить вина. Я пил его три раза в день по несколько стаканов, но, к счастью, не спился. На душе было легко, немного кружилась голова. Вино пили все. Обилие его поражало. Однажды я зашел на узел связи. В чисто убранной комнате стоял терпкий винный запах, но девушки-связистки сидели, как всегда, бодрые, веселые, дисциплинированные. Я спросил, почему у них пахнет вином? Оказалось, что они вымыли им пол: воды поблизости не нашлось.
Между тем наши войска в апреле вели наступательные бои, брали некоторые деревушки. Дежуря по отделу, я собирал обычную информацию. Плохо прослушивались по телефону непривычные названия. Однажды, разговаривая с корпусным переводчиком Гуревичем, я никак не мог понять название деревни. Наконец, нашел на карте нужный пункт, отметил и попросил: «Дальше». Гуревич очень четко произнес «Брихуешти». Я засмеялся. Гуревич сказал: «По вашему мелодичному смеху я чувствую, что вы сразу поняли это название. Вы до конца порочный человек». В Ботошанах прибывало население. Работа штаба от этого затруднялась. Поэтому однажды в апреле мы переехали в деревушку Корни.
Капитан Даниленко и Женя отправились на ВПУ Армии. К этому времени Женя получила военное обмундирование и облачилась в него. Я прочитал, кажется, в воспоминаниях генерала Хрулева, что война выдвинула перед службой тыла проблемы, прямо не относившиеся к боевым действиям: ну, например, пеленки. Я расширю этот ассортимент, перечислив полученное Женей обмундирование. Оно зафиксировано в ее красноармейской книжке. Шинель – 1, гимнастерка х/б – 1, юбка х/б – 1, бюстгальтер – 2, чулки – 2, сорочка нательная – 2, полотенце – 2, платок носовой (прочерк), портянки летние – 1, сапоги – 1, трико – 1 (не жирно), петлицы – 1, погоны – 2, берет – 1, чулкодержатель – 1. Прочерки сделаны против следующих наименований: кальсоны, снаряжение бойца кавалериста и т. д.
Женя приоделась. Я помог ей сесть в грузовик, дал плащ-палатку, и они уехали. Мне опять сделалось грустно. Отношения с Женей становились все теплее и теплее. Конечно, все в отделе знали о них. Никто
