лицо Маэра и вдруг всё понял. Я. Понял. Всё. «Потому что иначе мы не смогли бы заниматься любовью», – такой была ее последняя фраза. Ее последняя услышанная мною фраза. Я аккуратно опустил трубку на рычаг и взял со стола ключи от своей машины.

– Не надо, – безнадежно проговорил за моей спиной кэптэн Маэр. – Не надо тебе туда, парень. Не надо…

Но я уже бежал по коридору, и к лифту, и – не дождавшись лифта – по лестнице, и к машине, и – под едва успевший подняться шлагбаум – наружу, по улицам, по улицам, по улицам и к желтым лентам заграждения, мимо полицейских – туда, откуда отъезжали последние амбулансы с ранеными, где суетились облаченные в пластик криминалисты, а ультрарелигиозные добровольцы собирали с земли, со стен, с мостовой, с мебели, с деревьев и кустов ошметки человеческой плоти. Лейла оказалась в четвертом по счету мешке. Черные спутанные волосы, бледная щека, раскрытые невидящие глаза. «Потому что иначе мы не смогли бы заниматься любовью…»

Меня отвели в сторонку, усадили, налили воды. Потом рядом постоянно находился кто-то: клал руку на плечо, обнимал, приносил воду, произносил какие-то неразличимые бессмысленные слова, поднимал со стула, сажал на стул, снова приносил воду и снова клал руку на плечо – неизвестно зачем и для чего. Впрочем, кэптэн Маэр предупредил меня об этом заранее: «Ты не один». А мне-то как раз больше всего хотелось остаться одному. Хотелось, но просто не было сил прогнать этого кого-то, скинуть с плеча эту руку, отодвинуть этот чертов стакан с этой чертовой водой.

Конечно, Джамиль не поверил в инсценировку. Как выяснилось впоследствии, они следили за моей квартирой из овощной лавки напротив, отрядив для этой цели двоюродного брата одного из арестованных боевиков «новой группы». Он нанялся туда в помощники и опознал Лейлу, когда та, вопреки моим запретам, вышла на улицу глотнуть свежего воздуха. Оказалось, что вот уже несколько дней подряд она выбиралась в ближайшую кафешку за утренним круассаном. Всего десять минут туда и обратно. Не сидеть же все время взаперти.

Почему пояс смертника надели именно на Мухсина? Зная Джамиля Шхаде, я не сомневался в ответе: он всегда предпочитал перестраховаться и потому не мог больше доверять единственному уцелевшему связнику, даже если тот по всем признакам заслуживал полного доверия. Почему спасся от ареста именно он? Не следят ли за ним? Не завербовали ли его? Есть ли смысл искать ответ на эти вопросы, когда можно решить проблему одним нажатием кнопки? И он таки нажал, в отличие от нас, не нажавших. Иногда кажется, что «не нажать» – значит воздержаться от действия. Но это не так: ненажатие – тоже действие. Действие, убившее мою Лейлу, а с нею еще пятерых. Вот только имел ли я право упрекать кого-то больше, чем самого себя? Ведь решение оставить на свободе Мухсина Омара принадлежало именно мне – мне и никому другому. А значит, я был причастен к ее смерти ничуть не меньше проклятого Шейха.

Я вышел на работу утром следующего дня.

– Ты уверен, что так лучше? – спросил кэптэн Маэр. – Если хочешь, дам отпуск.

– Уверен, – кивнул я.

Он кивнул в ответ, и на этом мы закрыли тему Лейлы раз и навсегда. Ее имя здесь никогда больше не упоминалось – во всяком случае, в моем присутствии. То ли и в самом деле забыли, то ли усиленно проявляли тактичность, не слишком характерную для здешней ментальности нараспашку.

А я? Что происходило со мной? Сложно сказать… или, напротив, просто. Я полностью исключил из своей жизни условное наклонение, то есть запретил себе думать о том, «что могло бы быть, если…». Для меня осталась только безусловность, и этой единственной безусловностью был он, Джамиль Шхаде. Я просыпался с мыслью о нем и так же засыпал. Его ненавистное лицо постепенно заняло в моей памяти место любимого лица Лейлы. Неудивительно: как-никак родные брат и сестра. Их общие схожие черты сливались для меня в одно целое, как ненависть и любовь. Джамиль виделся мне повсюду – в каждом прохожем, за ветровым стеклом каждого автомобиля, в каждом окне каждого дома, даже в зеркале – в те редкие моменты, когда я находил время побриться.

Он был везде и нигде. Находящийся в поле любого взгляда и в то же время невидимый, неуловимый, не оставляющий следов. И раньше непревзойденный мастер конспирации, теперь он возвел эти свои умения в ранг искусства. Не помогали ни новейшие средства слежения и прослушки, ни изощренная электроника. Ни беспилотники в небе, ни наблюдатели на земле. Ни подкупленные информаторы в городах, ни личные враги семьи Шхаде в деревнях… Вся эта немалая мощь вдребезги разбивалась о несокрушимую скалу его системы безопасности. Казалось, он видел дальше нас на два шага вперед, предугадывая и нейтрализуя наши ухищрения задолго до того, как мы пускали их в ход.

Мы расставляли хитроумные ловушки – он обходил их с издевательской легкостью. Мы засылали к нему шпионов – и день-другой спустя находили их с перерезанным горлом, подвешенными за ноги на столбе наподобие баранов. Мы пытались расколоть арестованных наудачу боевиков – они могли петь о чем угодно, но едва лишь разговор касался Шейха, становились молчаливей могилы. Его боялись больше, чем смерти, и, уж конечно, намного больше, чем нас.

После очередной неудачи я пришел к боссу и попросил не трогать меня как минимум неделю.

– Все-таки хочешь в отпуск? – уточнил он.

– Нет. Хочу запереться у себя в кабинете, отключить телефоны и повесить на дверь табличку «Стучать запрещено». Впрочем, если надо, можешь считать это отпуском.

Кэптэн Маэр пожал плечами:

– Окей. Неделя так неделя. Могу я спросить зачем?

Я помотал головой:

– Пока и сам не знаю. Но есть одна идея…

Идея и в самом деле была. Не уверен, что впервые она пришла в голову именно мне. Одна из наших видеонаблюдательниц поставляла намного больше значимой информации, чем другие. Девушки вообще в два-три раза внимательней, чем парни, но эта Сигалит проявляла поистине необычайную зоркость. Когда я спросил ее, в чем секрет, девушка рассмеялась:

– Да нет никакого секрета. Есть норма и есть отклонения от нормы. Вот, взгляни на экран. На улице встретились двое. Они знакомы, но не слишком. Кивнули, помахали рукой и идут себе дальше. Это нормально. А вот встретились близкие друзья или родственники. Видишь – обнялись, чмокнули губами, похлопали друг друга по спине. Теперь они непременно поговорят минут десять или, если очень спешат, минуты две-три. Это тоже нормально. Но когда