Андрея же, героя более фольклорного, цель прирастает и более ответственной обязанностью – спасти весь гибнущий мир. Тому и другому, чтобы освободить любимую, нужно взобраться на самый верх мира, к тому, чья власть абсолютна: королю Дуримонту или Цмоку. Они окружены свитой, которая служит правителю не по своей воле, а только из страха. В пути оба героя терпят поражение и получают помощь естественных мировых сил, и она определяет исход пути. Затем, как положено фольклорным персонажам, они спускаются под землю: Янка – в темницу Дуримонта, Андрей – в берлогу Цмока. Это означает и символическую смерть, после которой они воскресают – опять поднимаются на самый верх.

Янке встречается и самый таинственный фольклорный даритель – старик, сидящий на пеньке при тропинке на лесной опушке (между лесом и открытым пространством – это особенное место в фольклорных текстах). Старик дарит волшебную дудку, которой Янка может спасти Маринку, показав чудо королю, алчущему чудес. Дудке подвластен весь живой мир – звери, птицы, растения, а еще дудка исполняет желания, если, загадав, сыграть народную песню, притом каждый раз другую. Важное условие: в дудке не хватает одной дырочки, и сделать ее под силу только человеку с добрым сердцем, но когда она проделана, играть на дудке может любой.

Чтобы освободить невест, герои приходят к правителю трижды. Первый приход – поражение. Когда Андрей говорит с Цмоком, рядом с ним стоит превращенная в старуху Путеводная Звезда, не узнанная Андреем. Похожим образом Янка приходит во дворец короля Дуримонта. Дудку его отнимают, Янку бросают в глубокий колодец (под землю, в загробный мир). Маринка, заточенная за решеткой, видит Янку и, как Путеводная Звезда, тоже остается неузнанной. Будет и второе поражение: по дороге к Яриле-Солнцу Андрей зайдет в родную деревню и увидит ее мертвой, а Янка вновь попадет в темницу.

Оба сюжета скреплены чудным мотивом – героя спасает его возлюбленная, дальняя родственница Ариадны: Путеводная Звезда дает Андрею клубок, ведущий к Яриле-Солнцу, а Маринка позже спасет Янку, украв отнятую королем дудку. Пока же Янка сам выбирается из подземелья и, блуждая по тайникам этого замка-лабиринта (который ждет Ариадну, ведь и в устройстве замка скрыт намек на миф о ней), встречает неожиданного персонажа – королевского брата-близнеца, точнее, бывшего короля, которого брат обманом сместил с трона. Раздвоение правителя и всей его семьи – мотив ярмарочный, батлеечный – подсказывает пессимистический образ неистребимой двуличной власти. Зло не бывает единоличным: оно множится, как головы и зубы дракона, и помноженный надвое Дуримонт – мифическое чудовище, одна его часть помогает герою одолеть другую, чтобы потом история повторилась. Когда герой побеждает тирана, восстанавливается прежний, правильный порядок. Две сказки одним сюжетом рассказывают одну историю об экологии: экологии природы и власти.

Обе сказки отдают повторением уже известного, чем-то вторичным в сюжете и исполнении, то ли стилизацией, то ли безобидным подражанием. «Андрей и злой чародей» имитирует фольклорный дух и слог и разыгрывается в условном пространстве, идеально устроенном по космогоническому замыслу: крошечное поселение Андрея стоит буквально в центре мира, так что от него не так далек путь и в логово Цмока (зла и смерти) и в жилище Ярилы-Солнца (добра и жизни). Мир вращается вокруг человеческого дома, и человек еще может определять ход мировой жизни. Центр Янкиного мира находится в королевском дворце, а его деревня стоит на краю, так что путь во дворец долог и петлист.

Мир и путь Андрея повинуется тяжелому нраву эпоса, который делает его былинным героем и позволяет ему общаться с природными и даже с высшими, божественными силами. Янка – более подвижный, ярмарочный персонаж, близнец Петрушки и Нестерки. Мир его, где сражается не добро со злом, а в прямом смысле правда с кривдой, избегает простоты. Основанный на контрастах, он сочетает несочетаемое, эклектика становится гремучей и рождает ту самую народную смеховую стихию, буффонную, бахтинскую: путаница, беспорядок, абсурд, балагурство и расправа над героями, которые олицетворяют высший порядок98. Если принять во внимание, что, петляя, сюжет не отступает от образов скромности и распущенности, тривиальности и оригинальности, то в многослойном карнавальном действии проявится и самая глубинная тема фильма: он не только о любви, о свержении тирана и об экологии власти, а еще о пошлости. Тяга к драматургическим контрастам и стилизации делает фильм скоморошистым – и, разумеется, пошловатым, ведь стилизация народных сказок сама по себе пошлость. Она вполне оправдана заказом Центрального телевидения, которое ожидало представительской сказки одного из советских народов, и заложена в заказе. Другое дело, что нередко по той же псевдофольклорной традиции белорусский кинематограф с наслаждением умножал пошлость пошлым ее изображением.

Когда стихию псевдонародного смеха, ярмарочного гротеска чутко уловили и точно воплотили в фильме, она вдруг испугала даже Эрнеста Коляденко, бывшего ответственного секретаря газеты «Звязда», который стал заместителем главного редактора сценарно-редакционной коллегии «Беларусьфильма» и предложил «Пастуха Янку» как свой первый игровой киносценарий. На просмотре первой редакции фильма он афористично выразил суть эстетической и постановочной проблемы фильма:

«Коляденко: В самом начале работы мы говорили об опасности натуралистичности, кривляния, безвкусицы, которая появилась в первом материале. К сожалению, это заполнило весь фильм. Очень часто неприятное, безобразное выдается за смешное, но это не смешно – ни грязные рожи, ни падающие штаны, ни зады грязно-мокрые и т. д. Все это надо вырезать. Вы говорите, что Чаплин это использовал? И с успехом? Так это был Чаплин!

Меня особенно раздражает смех, постоянное хихиканье на экране. Это самое стыдное, когда хохочут персонажи на экране, а зритель таких эмоций не ощущает, зритель недоумевает. Ну почему, например, вся королевская семейка и придворные чуть не умирают со смеху, когда отдан нелепый приказ наградить пана орденом «Голубого фонаря»?

Филин (директор ТО «Телефильм» Юрий Филин): Прав Эрнест Николаевич, что очень много пошлости, натурализма. Но тот вариант литературного сценария, который я читал, был такой, и режиссеры еще хорошо с этим справились.

Цветков (режиссер, оператор Юрий Цветков): Один из авторов безумно испугался и поэтому так нападает. Работать надо, надо выверить текст, и все станет на свои места. <…> А не собрать ли всю музыку и сжечь? Уберем зады, уберем лужу, вообще давайте уберем все смешное, то что же останется тогда смешного?

Коляденко: Сотворяя комедию, нужно смотреть не в зады»99.

Кадр из телевизионной сказки «Пастух Янка»

Нет, Эрнест Коляденко испугался не своего замысла, как показалось Юрию Цветкову, а ярмарочного пространства, взаправду возникшего вокруг балаганного персонажа. Он испугался, что автор тоже стал балаганным героем, который разыгрывает спектакль о другом балаганном герое. Балаган о балагане – вот и пошлость. Так оказалось, что, сотворяя комедию,