Шрифт:
Закладка:
Саша молчала, до крови закусив губу. Во рту растекался железисто-солоноватый привкус. Казалось, будто от Сониных слов гладкая солнечная Анимия внезапно испарилась. Будто с последних трех месяцев схлынула мутная вода, обнажив дно с гнилыми осколками чужой боли. Далекой, тушинской боли.
После новой томительной паузы Соня продолжила:
– А я вот могла представить. Я почему-то сразу поняла, что с тобой ничего жуткого не произошло, что ты просто решила свалить. Не знаю как. Почувствовала, что ли… Но в полицию вместе с Виталиком я все же пошла. Хотя заявление наше на розыск не приняли. Несмотря на то, что Виталик там у них все чуть на фиг не разнес. Сказали, дескать, не нервничайте и ждите трое суток, а там видно будет. Может, сама объявится. Если бы пропавшая была несовершеннолетней, собрали бы волонтеров, а так… И вообще, типа, вы, конечно, простите, но а вдруг она с новым хахалем сбежала. Дежурный эмвэдэшник так и сказал: с хахалем.
Перед глазами у Саши все быстро погружалось в вязкую темную топь. Словно огромная невидимая воронка втягивала туда окружающее пространство. И Сонин голос, казалось, наплывал откуда-то из глубины этой непроглядной топи. То приближался с оглушительным плеском, то откатывался назад.
– …Потом, конечно, Виталик заметил, что в шкафу стало меньше твоей одежды. Он ведь вообще мне почти сразу сказал, что утром, после твоего исчезновения, шкаф был открыт и ящик стола тоже. Но вот как-то его это не насторожило. Или, наверное, ему было проще думать, что ты перерыла всю комнату в поисках лекарства от головы. – Соня вздохнула, на секунду прикрыла глаза. – И только когда мы обнаружили, что и заграна твоего нет на месте, он начал потихоньку задумываться, что что-то тут не так. Что, наверное, люди с собой в аптеку загран не берут. Да и стопку футболок на всякий случай не прихватывают.
– Ты мне это все зачем сейчас рассказываешь? – резко спросила Саша, пытаясь стереть окаменевшим пальцем каплю крови с уголка рта.
– Да просто, чтобы ты знала. Твоя мама тоже после необнаруженного заграна поняла, что ты уехала за своей так называемой мечтой. И только Кристинка по-прежнему ничего не понимала. Не верила в твой безумный отъезд. Они с Борей, кстати, прилетели в тот же вечер. И она, бедняжка, безостановочно рыдала, кричала: а вдруг мамочку похитили, зарезали?! Чуть успокоилась только тогда, когда Виталик написал тебе с телефона друга и ты соблаговолила ответить, что вовсе не сдохла и все у тебя тип-топ. Вот скажи, раз уж ты решила свалить, ну хотя бы сразу можно было нам написать, что с тобой все в порядке? А уже потом нас всех блокировать? Ну или там записку какую-нибудь на тумбочке в прихожей оставить? Нет? Такая идея в твою больную головку не приходила?
– Я не нашла бы нужных слов. Не смогла бы объяснить свой отъезд… И поэтому я просто решила сразу обрубить все связи с прошлой жизнью. Да и к тому же, уехав, я в любом случае как бы умерла для вас для всех.
– Ну круто. Решила сразу обрубить… Ты знаешь, Есипова, «как бы умерла» и «умерла» – это две большие разницы. Я не понимаю, ну вот совсем не понимаю, как можно так жестоко поступать с близкими людьми.
– Ты прилетела сюда, чтобы меня отчитать? Чтобы высказать мне, какая я бессердечная эгоистичная дрянь? Чтобы мне стало стыдно и я мучилась, да?
Соня опустила глаза, чуть заметно пошевелила спекшимися губами.
– Нет… Я не за этим прилетела.
– Тогда зачем? Ну скажи, зачем, а?
Саша хватала воздух жадными, обжигающе-жаркими глотками. Дыхание раздробилось на мелкие размеренные звуки – будто внутри что-то ритмично нареза́ли. Горячее твердое мясо. Сашину окаменелую плоть. Или остатки надежды на безболезненную, немучительную жизнь. Остатки негромкой мечты.
Смутная клейкая тревога нарастала, и сердце дергалось все сильнее. Все отчаяннее трепыхалось у горла пойманной птицей.
На несколько секунд Соня замешкалась. Напряженно сглотнула слюну. Затем неожиданно тихим, слегка дрожащим голосом произнесла:
– Я прилетела сюда, чтобы… чтобы сказать тебе, что твой сын Лева в коме. И, возможно, не очнется. Вот.
Немного помолчав, она продолжила – уже чуть громче и тверже:
– Неделю назад они ходили с Виталиком кататься на каруселях. На каких-то там лебедях. И, в общем… что-то произошло. Какая-то неисправность, то ли с ремнем безопасности, то ли с самой каруселью. А может, и с тем, и с тем: я так до конца и не поняла. Короче, Лева выпал из этого лебедя, неудачно приземлился и получил черепно-мозговую травму. Скорая приехала быстро, реаниматологи сделали, что могли. Но прогнозы не очень благоприятные. Вот, собственно, то, что я хотела тебе сообщить.
– Ясно, – кивнула Саша.
Соня посмотрела на нее пристально, с глубоким тревожным изумлением.
– Ясно?! И это все?
– Я не знаю, что сказать еще.
Перед глазами у Саши все совсем потемнело, окончательно потонуло в беспросветной вязкой топи. Звуки площади и отходящих от нее улиц замедлились и как будто удлинились. Затем резко смазались и – вслед за образами – закрутились в темную воронку.
Сердце больше не колотилось возле горла. Оно словно резко замолчало – замершая птица, смирившаяся с неволей. Навсегда запертая в клетку. Сашино сердце зазвучало бессильным изнуренным молчанием.
– Ну знаешь, Есипова… такой реакции я не ожидала даже от тебя. Тебе что, совсем фиолетово, что твой маленький сын лежит без сознания в детской городской больнице?
– Соня, послушай. Чего ты ждешь от меня? Что я зарыдаю и буду биться головой об стенку или о вон тот платан? Или что тут же брошусь в аэропорт, полечу в Тушинск, а там в раскаянии упаду на колени? Это что-то изменит? Мои слова, мои слезы и поступки больше не значат для Левы ничего. Для Левы и для всех. Меня больше нет для вас. А вас нет для меня.
– Да очнись ты наконец! Мы есть! – Соня почти кричала. – И ты есть, и ты нужна Леве. Особенно сейчас.
– Сейчас ему не нужен никто. Кроме грамотного медперсонала.
– Неправда. Я
