от страха глазами, время от времени блуждающими в поисках хотя бы одного сочувствующего лица: единственного среди сотен яростных, – которого не существовало. Пока кто-то ходил за веревками, а кто-то тихо нашептывал испуганной Пруденс новые жалобы и обвинения, Манассия снова привлек внимание. Обращаясь к доктору Коттону Мэзеру и пытаясь довести до его сведения очередной пришедший в голову аргумент, он заявил:

– Сэр, в этом деле, будь она ведьмой или нет, конец предсказан мне пророческим духом. Следовательно, досточтимый сэр, если событие известно духу, значит, оно предрешено Божьим советом. Так за что же наказывать ту, которая не имеет свободной воли?

– Молодой человек! – ответил доктор Мэзер, наклонившись с кафедры и очень строго глядя на Манассию. – Осторожнее в речах! Вы очень близки к богохульству.

– Мне все равно. Готов повторить. Лоис Барклай или ведьма, или нет. Если ведьма, то это предопределено помимо нее, так как много месяцев назад мне явилось видение ее казни за колдовство. Выход существовал только один. Лоис, ты знаешь этот голос…

В волнении Манассия немного запутался, однако было трогательно видеть, как он понимает, что, отклонившись от темы, потеряет логическую нить, посредством которой пытается доказать, что Лоис не подлежит наказанию. Огромным волевым усилием он стремился отвлечь воображение от прежних идей и сконцентрироваться на мысли, что даже если Лоис – ведьма, то ему было пророчество. А если было пророчество, значит, должно существовать предопределение. А предопределение, в свою очередь, отказывает Лоис в свободной воле, а потому отрицает справедливость наказания.

Манассия говорил и говорил, все больше углубляясь в ересь и не обращая на то внимания. С каждой минутой страсть разгоралась, однако он направлял пламя в точные доводы и отчаянный сарказм вместо того, чтобы позволить ему распалить собственное воображение. Даже доктор Коттон Мэзер вдруг почувствовал, что еще немного, и авторитет его в глазах конгрегации окажется подорванным, хотя еще полчаса назад прихожане слушали без тени сомнения. Держитесь, доктор Мэзер! Глаза вашего оппонента начинают мерцать и сиять страшным, но неуверенным светом. Речь становится все менее связной, а аргументы перемежаются упоминаниями о явившихся ему диких откровениях. Он переступил границу дозволенного, зашел на территорию богохульства, и с ужасным возгласом испуга и осуждения толпа в едином порыве поднялась против еретика. Доктор Мэзер мрачно улыбнулся, а люди были готовы забросать Манассию камнями, в то время как сам он продолжал говорить, словно не замечая ничего вокруг.

– Подождите, подождите! – не выдержала Грейс Хиксон. Весь семейный стыд, долгое время заставлявший ее скрывать от горожан таинственное несчастье сына, растворился в чувстве острой опасности для жизни. – Не трогайте его! Он сам не знает, что говорит. Сейчас им владеет припадок. Говорю, как перед Богом, чистую правду: мой сын безумен.

Известие ошеломило людей. Серьезный молодой горожанин, несуетно и молча живший рядом с ними – да, не слишком общительный, но оттого вызывавший еще большее уважение; постоянно читавший глубокомысленные теологические книги и готовый на равных рассуждать с самыми учеными приезжими священниками… неужели это тот самый человек, что сейчас говорит Лоис непонятные, дикие слова и обращается так, словно вокруг больше никого нет! Решение пришло быстро: это еще одна жертва. Сила Сатаны велика! Дьявольским искусством бледная статуя девушки-ведьмы овладела душой Манассии Хиксона. По толпе пробежал шепот, и Грейс услышала слова, превратившиеся в лечебный бальзам для материнского стыда. С упрямой бесчестной слепотой она отказывалась признаться даже самой себе, даже в глубине сердца, что сын периодически впадал в странное, угрюмое, агрессивное состояние задолго до приезда в Салем английской девушки. Она даже придумала ложный, но благовидный предлог для давней попытки самоубийства: якобы Манассия выздоравливал после лихорадки. Здоровье уже почти поправилось, хотя бред еще не окончательно отступил, но с приездом Лоис Барклай сын изменился: то и дело проявлял упрямство, стал мрачным, несговорчивым, а главное, все чаще и чаще слышал голос, который приказывал на ней жениться! Словно подчиняясь непреодолимому влечению, он ходил за ней следом, постоянно уговаривая. И за всей этой историей ясно просматривалась основная идея: если Манассия действительно страдал от колдовских чар, значит, не был сумасшедшим и смог бы восстановить почетное положение в обществе города, если бы колдовство было разрушено. Итак, Грейс старалась убедить и себя, и сограждан, что Лоис Барклай навела порчу и на Манассию, и на Пруденс. Следовательно, Лоис должна подвергнуться суду с очень малыми шансами в ее пользу, чтобы выяснить, ведьма она или нет. И если окажется ведьмой, то признается ли в грехе, назовет ли сообщников, раскается ли и продолжит ли жить в позоре, презираемая всеми, или умрет на виселице, до последнего мгновения все отрицая?

Лоис вытащили из молельного дома, прочь от христианской паствы, и бросили в тюрьму дожидаться суда. Я написала «вытащили», потому что девушка, хоть и совсем не оказывала сопротивления, к этой минуте настолько ослабла, что не могла сделать ни шагу. Бедная Лоис! Вместо того чтобы ощутить поддержку и помощь, она испытала ненависть толпы, видевшей в ней приспешницу Сатаны во всех его дурных деяниях и относившейся к ней точно так же, как неразумный мальчишка к жабе, которую собирается бросить через забор.

Придя в себя, Лоис увидела, что лежит на короткой жесткой койке в темной квадратной комнате – очевидно, в тюремной камере. Площадью примерно восемь квадратных футов, с каменными стенами, помещение освещалось крошечным – не больше квадратного фута – зарешеченным окошком высоко над головой. Из долгого обморока бедная девушка вернулась в холод, мрак и одиночество. В борьбе со слабостью так не хватало человеческого участия! Чтобы ухватиться за жизнь, требовалось приложить усилие, а для усилия не хватало воли. Поначалу Лоис не поняла, где находится, не поняла, как сюда попала, да и не пыталась ничего понять. Природа подсказывала лежать неподвижно, чтобы сердцебиение пришло в норму, поэтому она снова закрыла глаза и мало-помалу вспомнила сцену в молельном доме. Перед мысленным взором предстали ожесточенные, злобные лица, смотревшие на нее как на грязное, ненавистное, враждебное создание. Хочу напомнить, что в Средние века колдовство считалось настоящим, внушавшим ужас грехом, поэтому запечатленное в сердце и сознании Лоис Барклай выражение окружающих лиц рождало в душе странное сочувствие. Господи! Неужели произошло то, о чем она читала и слышала, и Сатана действительно возымел над ней непреодолимую власть? Неужели она действительно попала в лапы демона и, сама того не подозревая, превратилась в ведьму? Воспаленное воображение с несравненной живостью представило все, что довелось узнать об этом: жуткое полночное таинство, присутствие и власть Сатаны. Затем вспомнилась каждая сердитая мысль по