Шрифт:
Закладка:
У неё ушло два часа на весь путь и полчаса на дозаправку и завтрак на станции уже в штате Пенсильвания. В то время, как Хэл, позавтракав, взялся дома за уборку, Конни только села за свой утренний кофе с молоком. Она купила его в автомате и взяла чили-дог на картонной тарелке, устроившись снаружи за маленьким столиком, обдуваемым холодным ветром с реки. Плотнее запахнув дублёнку, Конни взяла горячий чили-дог озябшими пальцами и откусила первый кусочек, тут же обжёгшись. Подув на сосиску, утопающую в свежей булочке и горчице, она подумала, как сейчас ей не хватает Хэла. И как сильно она хотела бы, чтобы он был здесь, рядом с ней.
Как странно. Они знакомы только несколько дней, а Конни казалось, что знала его всю жизнь. Она коснулась груди и растёрла её, но не потому, что на автозаправочной станции было чертовски холодно, а потому, что там, под кожей, поселилась странная, ноющая боль. Внутри Конни Мун был холод. В то утро она ощутила настоящую тоску. Прежде она тосковала так сильно только по матери, и твёрдо решила одно: она не хочет потерять Хэла, как потеряла когда-то маму.
В Акуэрт она приехала около половины двенадцатого. Чтобы добраться до него, пришлось пересечь добрую треть своего штата и кусочек Пенсильвании, и наконец оказаться в «городе озёр». Акуэрт прозвали так потому, что цепочка глубоких и мелких, самых разных размеров и форм озёр тянулась от самого Делавэра и окружала город, как прекрасное ожерелье. От одного озера к другому было ехать совсем недолго. Мимо них заложили и железнодорожное полотно. Акуэрт принадлежал к штату Джорджия, округу Чатем, который простирался коротким перешейком вдоль границы с Пенсильванией, так что Конни, сделав крюк, вернулась в свой же штат, и оказалась слишком далеко от дома, чтобы повидаться с матерью Хэла.
Она надеялась, что эта встреча многое расскажет о нём, и что она узнает о Хэле столько, что сможет ему помочь. Плотно сомкнув губы и нахмурившись, Конни вела вишнёвый Шевроле по узкому дорожному полотну, по главной улице маленького Акуэрта — города всего-то на двадцать две с лишним тысячи жителей — и высматривала указатель к нужному ей месту. Только спустя полчаса бесцельных блужданий, остановив машину у киоска с газетами, Конни узнала у пожилой продавщицы в кепи, надвинутом на самые глаза, что пансион для стариков находится за городской чертой. Но это был не самый приятный разговор.
— Вы его не там ищете, милочка, — с усмешкой сказала женщина в кепи и добавила. — Совершенно не там. А что же, разве эти стервятники не выдают теперь вместе со своими вшивыми буклетами карту, как к ним можно добраться даже из задницы? М?
— Нет. То есть, не знаю. У меня нет никаких буклетов, — Конни смутилась. Сунув руку в карман дублёнки, она нащупала ребро монеты и решила что-нибудь купить, чтобы незнакомка была к ней подобрее. — Продадите мне свежую газету?
— Да пожалуйста, — та была откровенно груба, и Конни почему-то осталась в уверенности, что это из-за пансиона. — Вот ваша газета. Ну что же, милочка, кого едете сбагривать туда?
— Сбагривать?
Конни свернула газету трубочкой и сунула её под мышку, пытаясь скрыть смущение. Женщина ухмыльнулась, облокотившись на свой прилавок.
— Да, да. Кого туда отправите, чтобы вам жить не мешали? Больно отца? Мать? Бабку или деда, которые больше не могут ходить и обслуживать себя самостоятельно? М?
— Я еду туда навестить свою родственницу, — прозвучало это так, словно Конни оправдывалась. Впрочем, так оно и было. — Дальнюю родственницу.
— Они, конечно, дерут страшные деньги за содержание и вроде как прилично их там кормят, но знаете, что? Старики заходят в эти двери и никогда не возвращаются домой. Так с ними поступают только форменные ублюдки.
Конни вздрогнула и покраснела. Она не хотела слышать, как кто-то пускай косвенно, но называет её Хэла ублюдком. Никакой он не ублюдок. Она была в этом абсолютно уверена и холодно взглянула на продавщицу, словно готовясь защищать человека, которого та даже не знала лично.
— Хотите знать моё мнение? — с вызовом спросила та, явно пропустив слова Конни мимо ушей.
Конни не хотела, но кто бы её спрашивал.
— В такие места, как это, стариков отдают, чтобы они там тихо умирали. Тихо — потому что персонал шума не любит, понимаете меня? — и она недобро улыбнулась.
Конни заметила, что у неё не оказалось двух боковых зубов.
— Я слышала совсем другое об этом пансионе, — свысока заметила она.
— Мало ли, что вы слышали. И от кого? От человека, который сбагрил туда своего старика? Бред собачий, — женщина в кепи фыркнула. — Милосерднее было бы просто удушить бедолагу подушкой ночью, это как по мне. Меньше мучений, меньше страданий, меньше одиночества. Но, если вы считаете иначе, что поделать. Ублюдок, который сдал туда старика, как отслужившую своё рухлядь, будет только талдычить, как ему там здорово и наконец-то не одиноко, что там много других стариков, с которыми он может скоротать время, но, поверьте, ничего хорошего в этом нет, милочка.
— Хорошо, спасибо вам, — буркнула Конни и развернулась на каблуках.
Она вернулась в машину, стараясь не слушать, как мерзавка ворчит ей в спину. После разговора стало только хуже. В ушах всё ещё звучали слова этой старой суки.
От человека, который сбагрил туда своего старика.
Да что бы она знала о Хэле Оуэне, чёртова торговка! Конни вспомнила, с какой любовью и нежностью Хэл говорил о матери. Он никогда не сделал бы что-то, что навредило бы ей: почему-то Конни была в этом уверена. Конечно, старикам действительно не место в пансионе; Конни это знала. Сама она не отправила бы туда своих родителей, и уверена была, что отец не хотел бы остаток жизни провести в таком месте. Но кто знает, может, у Хэла не было выбора…
И потом, разве не он говорил, как маме там нравится? Что там много её сверстниц, и она целыми днями вышивает, любуясь на газон, по которому может прогуляться, когда только захочет? Разве не он говорил, как ей там хорошо?
И разве только что старая сука
