эссе на этом курсе.

– Не будем многословными, – успокоил его Дарт.

– У меня всё. – Треверс брезгливо отвёл нос от руководителя факультета.

Талант ученика затмил авторитет Дарта и его личную неприязнь. Только во мне не было никакого таланта. Но чёрта с два я признаюсь в этом! Пускай Дарт удавится.

Дверь в аудиторию резко толкнули. В проёме нарисовался Хиксли с двумя офицерами в штатском.

– Мистер Кочински, нам необходимо побеседовать с вашей женой, и как можно скорее.

Проректор, до этой секунды сливавшийся с мебелью, поднял отстранённый взгляд на суперинтенданта.

– Моя жена уехала несколько дней назад.

– Куда?

– Не имею представления.

Хиксли как кирпичом по физиономии съездили.

– Она с вами не попрощалась?

– Боюсь, что нет.

– А вы не заявили в полицию, что ваша жена пропала?

Кочински устало выдохнул.

– Зачем она вам понадобилась?

– Сегодня утром было зачитано завещание вашего покойного отца. Мы узнали, что всё его состояние после смерти вашего сына унаследовала ваша жена.

Кочински, казалось, неподдельно удивился.

– Вот как?

– Вы не знаете, где она может находиться сейчас?

– Не знаю, инспектор. Надеюсь, в хорошем месте.

– Суперинтендант, – поправил Хиксли. – В таком случае мы намерены обыскать Роданфорд.

Дарт поднялся с места.

– У вас есть ордер? – спросил он властно.

– Найдём. Как и вашу жену. – Хиксли кинул острый взгляд на Милека Кочински и растворился в толпе студентов.

Я двинул следом, чтобы остановить его и сказать, что они не там рыщут, но чья-то рука остановила меня раньше.

– С ней всё будет в порядке, – объявилась рядом со мной соломенная шевелюра Адама.

– Откуда такая уверенность? – спросил я мрачно.

– Потому что я уверен, что знаю разгадку, – его глаза вдруг весело блеснули. – Но мне нужно ещё одно доказательство. Мне нужно время, Макс!

– У тебя его немного. Через пять часов прибудет фотограф для общего снимка. Утром мы покинем Роданфорд!

Последняя фраза неслась Адаму вслед, он поспешил в аудиторию на расстрел. Толпа рассосалась; я ходил-бродил под дверью, пиная воздух. Адама долго не выпускали. Я решил занять себя чем-то ещё помимо самоедства и помчал в нашу комнату, чтобы собрать вещи к отъезду. Быстро покончив со шкафом, я принялся вытряхивать ящики стола и тогда наткнулся на неотправленный конверт с лондонским адресом. Ни секунды не сомневаясь, я открыл его и вынул содержимое – большой чёрно-белый снимок.

– А где топор? – сказал я самому себе.

На меня смотрела группа студентов. Но вместо лиц моё внимание с ходу привлёк знакомый деревянный крест на их фоне. Хотя он стоял далеко позади людей, малость размытый, кресты я ещё долго буду замечать. Под фотографией имелись фамилии, штамп Роданфорда и дата – четырнадцатое июня тысяча девятьсот двадцать девятого года. Ничего не всплывало в моей голове. Я стал читать фамилии, и в этот момент в дверях показались Питер и Робин.

– Ну как? Нормально всё? – голос Питера звучал бодро и весело. – У нас с Робом неплохие отметки по физкультуре! Остальное – крах и падение Константинополя!

– У меня эссе по латыни в норме, – сказал я.

– Это что? – Питер опустил взгляд на фотографию.

– Это? – Я не знал, что ответить.

– Питер, ты не мог бы нас оставить ненадолго? – в комнату вошёл Адам.

Питер в удивлении посмотрел на Робина и присвистнул, тот пожал плечами.

– Ну, валяйте, гестапо!

Когда за Питером хлопнула дверь, я спросил:

– Мне тоже выйти?

Адам задумался.

– Я должен бы сохранить это в тайне, но я слишком обязан тебе, Макс.

– Обязан? Это же ты треклятое эссе накатал. Я вообще про него забыл…

– Потрясений в моей жизни на двоих бы хватило, – Адам посмотрел на меня смеющимися глазами. – Но я обязан тебе, и не только возможностью поведать о детских воспоминаниях.

– Чем же ещё?

Адам взял снимок из моей руки и взглянул на Робина. На лице Роба не дрогнул ни один мускул.

– Что это? – спросил он.

– Я не хочу пугать тебя, Роб.

– А чем тут пугать можно? Какие-то люди.

– Я только хочу прояснить одну вещь, – настаивал Адам.

– Без проблем.

– На снимке – выпускники Роданфорда тысяча девятьсот двадцать девятого года. Фото сделано на фоне деревянного креста. Как мы видим, двадцать лет назад у церкви стоял тот самый крест, на котором был распят Тео.

Робин в смятении поморщил лоб.

– И что?

– Снимок подписан, – Адам повернул к себе фотографию. – Имена студентов слева направо. Читаем и видим, что на снимке аккурат под крестом – очень символично, кстати, вышло – стоят Джордж Каннингем и Ральф Пинкертон. Будущие представители Лейбористской и Консервативной партий соответственно.

Робин нахмурился.

– На недавних дебатах Каннингем унизил Пинкертона, отца Джо…

– Зачем ты мне это говоришь? Мне неинтересно, кто здесь учился и какие войны вёл, – Робин встал. – Мне нужно собираться.

– Джордж Каннингем – твой биологический отец.

Лицо Роба побелело как полотно.

– Замолчи, – прошептал он. – Замолчи и не произноси это имя за пределами своей головы.

– За пределами этой комнаты, устроит? – сказал Адам.

Робин остыл, присел на кровать.

– Твоя фамилия – Ратлэнд, как и название соседнего графства. Я знаю, ведь многие матери дают своему незаконнорожденному чаду фамилию по названию места рождения. Затем они всю жизнь вынуждены скрываться от глаз, которые могли бы их опознать и пристыдить. У нас в Норвегии до недавнего времени было так же, только фамилия ребёнка, рождённого вне брака, складывалась из имени опекуна или отчима. Правда всегда топилась во лжи и невыплаканных слезах.

Робин долго молчал.

– Никто не заслуживает родиться бастардом, – сказал он тихо. – Жизнь, в которой нет выбора. Всё равно что родиться мусором или червяком, и любой тебя может раздавить.

– И всё-таки твой настоящий отец тебя не бросил.

– Нет. Не бросил. Посылал матери деньги. Затем пристроил меня в Роданфорд.

– Где на беду оказался сын Ральфа Пинкертона.

– Чёртов гадёныш! – Робин опустил лицо в ладони.

– Ральф Пинкертон прознал об этом.

– Ещё в молодости отец по глупости рассказал ему обо мне. Они ведь тогда дружили. Но это – единственная ошибка, совершённая им в жизни. Отец – превосходный стратег. Но тогда, в молодости, сплоховал…

– На войне, как у вас говорят, все средства хороши, – Адам мрачно кивнул. – После провала на дебатах Ральф Пинкертон меняет стратегию. Вместо того чтобы превзойти соперника, он решает его уничтожить. Но не напрямую. Он решил подкопаться под соперника так глубоко, как тот того не ожидал. Пинкертон посылает своему сыну сигнал. Сообщение, которое в любом случае не должно вызвать ненужных вопросов и подозрений, но которое обладает чётким смыслом. «Над всей Флитской тюрьмой безоблачное небо». О, это оказалось очень просто.