Шрифт:
Закладка:
– Тогда я бы прошлась. Таксист вёз меня огородами целый час.
Мы прошли вдоль южного крыла здания и оказались на тропинке, ведущей в деревню. В какой-то момент Ройшн усмехнулась. Я поинтересовался, в чём дело.
– Лес этот. Порождение Тартара. Поганец эдакий, стоит себе всё такой же высокий и юный, – она вдруг плюнула и жёстко сжала губы.
– Вы и впрямь другая. В смысле полная противоположность Шивон.
– Моя дочь глупа. Она – единственное, что осталось мне от прошлой жизни, кроме воспоминаний. Но мои гены в ней атрофировались и отмерли, как неразвившиеся органы.
– Должно быть, – подтвердил я. – Шивон в восторге от леса, как и её отец.
– О, могу представить! – Ройшн закатила глаза.
– Настоящий Арденнский лес! Её слова.
– Какой банальный идиотизм! Какой Арденнский лес? – Ройшн рассмеялась. – В моё время лес звали Волчьим кладбищем.
– В самом деле? – изобразил я дурака.
– Не притворяйся, что не знаешь. В деревне все юбки через него пропадали. Днём ходили через лес в церковь, а ночью тем же путём бегали на свидания с богатыми студентами. В Древнем Риме нас таких звали волчицами – это вы, студенты, нас тогда просвещали. Вы же и бросали нас потом, как кукол, с которыми наигрались. Хотя на самом деле бросали не тела, а души. Лес превратился в одно сплошное кладбище душ, где множество раз погибали волчицы.
– Но вы, кажется, не в обиде.
– Я, в отличие от этих глупышек, в душу не верила. Что такое душа? Способность чувствовать? – Ройшн покрутила головой в шляпе. – Я ничего не чувствовала здесь, – коснулась она груди слева. – Я всегда горела сама по себе, как нескончаемый фитиль.
С минуту мы шли молча. Вдруг Ройшн притормозила.
– Это сторожка там виднеется?
– Она самая.
– А показать тебе мою надгробную плиту?
Я опешил. Она засмеялась и уверенно взяла меня за руку.
– Пойдём. Мне самой интересно.
Смятение владело мной больше, чем интерес. Я не хотел бы оказаться с ней в сторожке. Но я поплёлся следом. Мы прошли сторожку ярдах в тридцати; очевидно, Ройшн избегала встречи с Диксоном.
– Теперь нужно идти строго на юг.
– Как далеко?
– К самому карьеру.
Колеблясь, я всё же спросил:
– Вы ведь пошутили насчёт плиты?
– Разумеется, нет. Ну это не совсем плита.
Спустя ещё минут десять лес поредел и на фоне пробившегося неба заполнился воздухом, показался обрыв. Ройшн остановилась и повертела головой. Я продолжал глазеть ей в спину.
– Да вот же оно! Только погляди. Всё ещё здесь.
Я подошёл к указанному стволу и увидел нацарапанную надпись, которую не смог поначалу расшифровать. Вырезанное единой линией сердце, а в нём два имени.
Ройшн с усмешкой заметила:
– Я уж думала, это дерево сгнило. Стоит. – Она постучала по клёну.
– Что здесь написано?
– «Ройшн и Винсент», увековеченные в знак любви. Как-то по-детски, не находишь?
– Вы любили этого Винсента?
Ройшн резко подняла голову, и её зелёные глаза осветились тусклым пламенем.
– Он любил меня, это точно. Выпивал меня до донышка снова и снова. Мне нравилось его внимание, когда он мной обладал. А когда он с фронта вернулся, выяснилось, что в него попал осколок снаряда и обладать он мной уже не мог. Любить-то любил, но… Это как играть с неполной колодой карт – бессмысленно. А ведь так просто найти другую, полную колоду, правда же?
Я кротко кивнул.
– Хотя, должна признать, меня пугали его намерения заполучить меня обратно. Вначале эта надпись на дереве, затем начались требования, агрессия. Я, не раздумывая, скрылась. Отправилась в bon voyage, так сказать…
– Убей меня!
Мы резко обернулись на вскрик, донёсшийся со стороны обрыва.
– Ну же! Убей! – продолжал требовать голос.
Он казался очень знакомым, но теперь звучал жёстко и агрессивно.
– Что ты творишь? – взмолился другой в ответ. – Опомнись!
– Ты ведь хочешь покарать убийцу сына! Хочешь? Ну же!
– Не верю… Не может этого быть… Зачем?
Голос Милека Кочински дрогнул. Этот голос я узнал сразу. А другой?..
– Толкни меня! И всё будет кончено!
– Как… Как это возможно?
Мы с Ройшн подбежали ближе и смогли увидеть двоих мужчин недалеко от того места, где лес кончался обрывом в карьер.
– Ты… У тебя всё – сын, жена, семья… Осколок летел в тебя, в тебя! Я спас тебя, собой прикрыл. А взамен… Что я получил взамен?!
– Не понимаю… – голос Кочински звучал растерянно.
– Только одиночество и боль!
– Разве это моя вина? – вяло сопротивлялся проректор.
– Все помыслы я сосредоточил на своей церкви. А Тео – оплевал… Жизнь мою оплевал! Всё, что я выстроил. Он всё у меня отнял! Самое дорогое! Милек, он отнял последнее, что было у меня… А я хотел спасти его!
– От чего?
Отец Лерри в упор смотрел в побелевшее лицо проректора.
– От уготованного ему за грехи конца. Спасти через мученическую смерть, заставив пройти путь Христа…
Я не верил своим ушам. Ройшн схватила меня за плечо, впившись ногтями.
– Я сделал нужное дело, Милек! Твой Тео обрёл мученический венец. А теперь и ты сделай. Я искуплю вину, ты мне поможешь. Самоубийство – тяжкий грех, Милек, я не могу… Толкни меня, и ты разрубишь этот гордиев узел. Накажешь убийцу сына и позволишь мне отправиться в Царствие Небесное…
– Винсент!
Кочински и Лерри обернулись к нам. Ройшн сделала шаг вперёд.
– Господи, – воскликнула она презрительным тоном, – во что ты превратился!
Винсент Лерри глядел на Ройшн не мигая, с застывшей маской ужаса на лице. Но вдруг резко обернулся к Кочински и схватил его за лацканы пиджака, тряся и подталкивая к обрыву.
– Убей меня! – требовал он с остервенением, срываясь на хрип. – Я убил твоего сына! Толкни же, ну, давай! Ты трус!
Кочински стоял как вкопанное в грядку пугало. Он не сделал даже попытки отстранить священника, впавшего в неистовство. Казалось, он ни о чём не думал. Его обвисшие щёки колыхались от толчков Лерри, а глаза смотрели в пустоту.
В моей же голове непроизвольно всплыла мысль о его бесхарактерности. Я представил себе, какой ненавистью должен бы воспылать отец к человеку, убившему его единственного и любимого сына. Да если бы он убил, к примеру, Адама, то я…
Вместо того чтобы броситься на помощь, растащить этих двоих, отвести от обрыва, я замер в ступоре таким же пугалом. Может, потому что я беспутной своей головой понимал: Кочински мягок и аморфен и совершенно неспособен на месть или убийство.
Кочински вдруг оторвал от себя руки священника, отшвырнул его прочь и зашагал к обрыву.
– Нет! – вскричал Лерри. Он схватил
