знания и полномочий судить. Объемом, форматом и мягкой обложкой – это постоянно переиздаваемая брошюра или книга карманного формата, снабженная знаком беллетристичности – гравюрой в верхней части обложки. Нижняя же ее часть официальным шрифтом дает выходные сведения об авторе и названии книги. В эмблематике серии (серийном знаке, рамке) повторяется символика учения (факел, колос и т. п.). Модальность отношений коммуникатора и адресата может несколько меняться, но принципиальный характер их односторонних иерархических отношений, построенных на авторитете, остается неизменным. С ним связан и однозначный характер интерпретации смысла текста. Цена таких изданий – сугубо символическая, «никакая», они почти бесплатны. Тиражи – сравнимые с правдинскими и еще выше.

С другой стороны, нет роскошного, неповседневного Фолкнера не для чтения – скажем, иллюстрированного или миниатюрного, подарочного. При некоторых различиях такие издания в совокупности как бы противостоят прямому использованию книги по назначению, противополагаясь тем самым инструментализму и универсалистичности, бескачественности и всеобщности значений и норм письменной культуры. Коммуникативная прозрачность текста (точнее – презумпция его постигаемости) подавляется экспрессивностью изобразительного ряда, разрывая процесс чтения как господства над текстом, информационного его использования и превращая коммуникативное действие в рассматривание, созерцание, любование книгой, своего рода поклонение ей. Текстовые компоненты книги приобретают сопроводительный, едва ли не орнаментальный характер, что нередко отражается в выборе шрифтов, оформления заставок, красных строк. Особенно явствен этот подчиненный характер текста в случае энного переиздания сверхавторитетного произведения (а иллюстрированные издания, тем более с работами крупных мастеров, только с общеизвестными текстами и имеют дело). Соединение семантики отрешенного созерцания с активностью разглядывания (но не целевой, а самостоятельной) создает обобщенное значение праздника, иного мира, – эта модальность обычно и задает для широкого читателя и зрителя представление о культуре. Всем этим подобные книги заведомо выделены и в домашней библиотеке: они отделены от основного корпуса и как «самые-самые» книги, и как уже «почти не книги», а чистые знаки культурности и высокого статуса их владельца. Сходным символическим потенциалом наделяются и миниатюрные книги: они изъяты из естественного книжного окружения и вообще из разряда «естественных» предметов своими размерами: это реликвия или курьез книжной литературы. Понятно, что такие книги могут быть лишь особым, внеповседневным и игровым дубликатом «настоящей» (в смысле серьезной) книги. В целом это разыгрывание значений самой книжности, роли «человека книжного», но еще и повышение культурного статуса хозяина (как во всяком игровом отношении): он может позволить себе отношение к культуре как всего лишь игре, и не случайно миниатюрная книга предполагает манипуляцию ею как игрушкой, соединение изданий по чисто игровым, «формальным» параметрам – величине, цвету[176]. От такого игрового отношения к книге, характерного лишь для узких групп культурных маргиналов-авангардистов (прототип их сообщества – клуб), следует отличать социальную (ролевую) игру в принадлежность к книжной культуре со стороны новоприобщенных владельцев с неограниченными возможностями доступа. Если в первом случае это обыгрывание самой игровой ситуации, то во втором – разыгрывание жесткого и внешне установленного текста роли. Наконец, еще одну группу собирателей таких книг диагностирует отношение к ним как памятникам истории и культуры – о них мы уже говорили применительно к серии «Литературные памятники».

Наконец, нет «академического» Фолкнера. Том в «Литературных памятниках» – ему не замена, хотя и близок по некоторым характеристикам. Для того чтобы оценить различия (о сходстве говорилось выше), сравним фолкнеровский том, например, с «Письмами русского путешественника» в той же серии. Различие первое: данное издание Карамзина существует одновременно с другими, более широкими по адресации изданиями и на фоне их, «Собрание рассказов» Фолкнера в книжной культуре уникально, их можно прочесть в этом виде лишь в данном издании. Иначе говоря, на нем сходятся самые различные по объему и установкам читательские аудитории. Или, говоря социологически, ценности группы инициаторов образца оказываются не поддержаны другими группами и слоями, которые обращаются к другим изданиям того же текста, а законсервированы, контролируемы через определение тиража, формы издания и т. д. (что, собственно, и создает дефицитность книги). Этого расширения авторитетности Фолкнера (и выдвигающей его как один из своих символов группы) нельзя, отметим, достичь простым увеличением тиража «Литературных памятников». Позволив себе игру слов, скажем, что тиражи Толстого в «Науке» должны быть ближе к тиражам «Науки», чем к тиражам Толстого. Для дефицитных же томов серии нужно не увеличивать тираж (или делать не только это), а готовить другие и разные издания.

Различие второе: в томе Карамзина приведены печатные варианты. Тем самым текст представлен не как готовый, неизменный и однозначный результат, а как процесс создания его смысла и формы (в сопровождающих текст статьях указаны и истолкованы фазы и направления этого процесса, раскрыт их культурный смысл). Эквивалентом в фолкнеровском случае могли бы быть различные переводы одной новеллы (как это делается в стихотворных томиках серии) – разными переводчиками или в различных изданиях. Либо же комментированный Фолкнер на английском, подготовленный отечественными филологами. В принципе этот подход должен был бы доводиться до уровня рукописей – черновых вариантов и т. д., но с авторскими рукописями отечественные зарубежники не работают. Результат – понимание литературы как «готового продукта», отсутствие текстологического «сознания» и текстологической работы (соответственно – проблем критики и реконструкции текста и др.). Между тем стоящий за текстологией тип отношений к культуре определяет работу современной филологии как науки и крупнейшие достижения отечественной русистики последних десятилетий, уровень подготовленных и осуществленных специалистами публикаций и т. п.

Различие третье: в примечаниях к Карамзину вводится богатейший контекст интерпретации книги – отечественный и зарубежный исторический материал, открытие, обнародование которого – авторское достижение Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского. При публикации зарубежных авторов подобные моменты вводятся, как правило, в реальном комментарии на полузаконных правах и часто в зачаточном виде. Расширение этой части издания авторитетных текстов значило бы опору на не столь широкие, но устойчивые и существенные в культурном отношении группы способных оценить подобные знания и проявить добрую волю к их освоению и переработке. Однако всегдашняя ориентация на более широкого читателя ограничивает возможности привлечения такого историко-культурного материала в сколько-нибудь значительном объеме (вплоть до вступления в силу издательских нормативов на объем справочного аппарата). В-четвертых же, – и это лишь частично намечено в аппарате карамзинского тома, но развито в других работах его комментаторов – в сопровождение такого рода изданий все чаще входит развитая история восприятия публикуемых произведений. Пока лишь начатая у нас так называемой функциональной школой в литературоведении, эта практика, укрепляющаяся за рубежом (рецептивная эстетика, эстетика воздействия), пока вовсе не коснулась работы отечественных зарубежников.

Видимо, эта сфера нашей филологии либо не дошла в своем развитии до соответствующей фазы движения науки, либо идет в другом, ориентированном на поясняющую деятельность в расчете на массового среднеподготовленного читателя, направлении. Тем самым возникает вопрос о нормах научной работы в данной области, критериях квалификации и стандартах подготовки специалистов и – шире – о контексте их деятельности, всей сфере взаимоотношений специалистов, издателей и читателей, связанных с бытованием переводной словесности. Ориентация на «среднюю норму» трудности текста, вида его издания, тиража и т. д. показывает, что деятельность эта все более приобретает характер воспроизводства, т. е. обслуживает отношения между группами ретрансляторов культуры и широкими слоями новоприобщенных читателей и книгособирателей (да и эта работа находится в плачевном состоянии). Видимо, не случайно большая часть этих процессов проходит вне толстых литературно-художественных журналов, как не случайна и уникальность единственного журнала, отведенного зарубежной литературе. Общие тенденции к массовизации издания переводной словесности, как и книги в целом, слабая дифференцированность типов издания и узкий их репертуар, систематические «ошибки» адресации под влиянием рутинных норм функционирования системы, превалирование сверхтиражей ограниченного набора авторов и книг при невысокой в целом доле переизданий в структуре книжного выпуска – все это должно стать предметом специальных исследований.

1987

ПАРАЛИЧ ГОСУДАРСТВЕННОГО КНИГОИЗДАНИЯ: ИДЕОЛОГИЯ И ПРАКТИКА

Сегодня уже абсолютно ясно: в издании и распространении книг,