Шрифт:
Закладка:
Фолкнеровский том «БВЛ» характерным образом составили дебютный, уже апробированный «Особняк» 1960‐х гг. и опубликованный «Новым миром» в 1970‐е гг. «Свет в августе». Тираж был на этот раз самый большой из всех, что давались книгам Фолкнера, да и вообще зарубежным авторам-современникам (303 тыс.).
Теперь, в конце 1987 г., когда прошло 10 лет после завершения серии «БВЛ», стоит отметить, что она осталась действительно уникальным памятником эпохи, как по составу своему, так и по виду и объему. Для социолога в этом важно одно: соединившиеся на этот момент группы со своими различающимися образами мира и типами ориентации в дальнейшем значительно разошлись и в столь тесном сотрудничестве не работали. Отчетная апелляция издателей к своему руководству, а через него – ко всему цивилизованному миру, обращение науки к специалисту и знатоку и адресация представителей литературы к самому широкому на этот момент (ни бестселлеры «Правды», ни «макулатурная серия» еще не набрали высоту) читателю, которому за умеренную цену давался одноразовый, компактный и образцовый набор лучшего в истории мировой культуры, – вся эта парадная акция почти сразу же отошла в прошлое. Она совпала с началом обострения дефицитности книг – и была, можно думать, одной из причин дефицита, израсходовав разом громадные запасы бумаги и полиграфических мощностей. Кроме того, читателем была немедленно произведена собственная пересортировка «Библиотеки…», и считаные нужные в столь широких масштабах тома европейской и русской классики в образцовых на то время изданиях для массовых собирателей домашних библиотек отделились от не обладающих для владельцев «БВЛ» символическим авторитетом авторов из развивающихся стран, стран социалистического лагеря, республик Советского Союза. Предполагаемый адресат не совпал с покупателем серии, и ее реальные владельцы отказали многим составившим серию книгам в литературности, а всему собранию – в качествах всемирности и библиотеки. Книги «БВЛ» стали лидером сдачи букинистам в 1970–1980‐е гг. Этот процесс ускорился в ходе своеобразной социокультурной динамики тех лет – иерархической дифференциации доступа к культуре: серия была отмечена знаками прошлости, получив немыслимый для современной книги коэффициент удорожания (одна из пересортиц последнего времени!). Отдельные тома (а уровни цен и фиксируют ценности и стратификацию возможностей, означая плату за доступ к привилегии) на протяжении десяти шагов, отделяющих подписной отдел от букинистического, вырастали в цене вдесятеро. Дублирование же и без того не раз издававшихся текстов «БВЛ» последовавшими за ней «Библиотекой классики» и «Классиками и современниками» (часто и более тиражными и дешевыми) довершило размежевание спроса и оценок читательских слоев с самоодобрительской практикой издателей. Примерно тот же процесс можно наблюдать и на обеих других упоминавшихся нами сериях: литература одних и тех же типов и регионов быстрее всего уходит на букинистические полки и лежит на прилавках магазинов. Во все большей мере создаваемые взглядом на себя свыше и извне, они не обладают ни внутренним единством, ни собственной динамикой. Отсюда и их собирательская и читательская судьба: разъединение и пересортировка, которую вынуждены производить читатели, поскольку издание было, вообще-то говоря, рассчитано не на них, и издательства, книжные магазины и т. д. работающие не в рыночной системе, а в режиме распределения.
Среди изданий, опубликовавших новые для отечественных читателей произведения Фолкнера, остается отметить особый случай: «Собрание рассказов» в серии «Литературные памятники». Особенность его уже и в том, что книги современных авторов издаются в этой серии крайне редко. Ее временные рамки и вместе с тем подробности видения в отечественном книгоиздании не знают себе равных. Литературный (и шире – любой письменный или записанный) текст понимается как памятник своей эпохи, истории и культуры человечества и в этом смысле должен быть сохранен, описан и изучен во всей данности и полноте. Карта обеих полушарий как бы дается в масштабе двухверстки и притом постоянно уточняется и делается все более детальной. На нынешний день это предел пространственно-временной широты рамок понимания литературы, жанрового, тематического и др. многообразия в наших условиях. В титулатуре серии не случайна метафора памяти как устройства самоорганизующейся целостности – истории, пережитой и осмысленной лично, постоянно находящейся в поле активности бодрствующего сознания, иначе говоря – метафора исторического человека, человека истории. Адресат серии не ограничен временем и пространством, он задан лишь языковыми (отметим, чисто культурными) границами – это ближайший к ее создателям, хранителям исторической памяти, узкий и динамичный слой культурных инноваторов, ведущих в рамках и при поддержке науки (не случайно серия выходит в издательстве «Наука») активный поиск и синтез новых смысловых оснований со значениями и направлениями актуализируемых традиций. Количественный объем попадающих в эту аудиторию групп невелик, и попытки стотысячных тиражей текстов, не отмеченных значениями самоопределяющейся субъективности (назовем для примера «Кудруну» или «Фламенку»), – досадная неточность адресации, ненужная попытка форсировать свой авторитет. Вместе с тем аудитория этого издания – диахроничная, поскольку она – не массовая: существенность несомых им значений, как и функциональная роль группы его создателей, рассчитана на длительное время и сохраняется, пока остается значимой общая историческая рамка человеческого существования и самоосмысления. Понятна отсюда и притягательность серии (особенно репрезентативных для нее и для идеи культуры как личной памяти томов, скажем, Монтеня и Сенеки, Марка Аврелия и Данте) для более широких кругов интеллигенции, ориентированной на поддержание базовых ценностей письменной культуры и стремящейся расширить рамки осмысления повседневности.
В этом смысле книги данной серии суть воспроизведение памятников письменной культуры: они воссоздают в максимально адекватном виде не только ту или иную книгу, но и само ее издание как факт истории культуры. Можно сказать, что наиболее всеобщими значениями здесь наделяется индивидуальное, неповторимое, своеобразное. Фолкнеровский том воспроизводит составленный самим автором сборник 1950 г., имея тем самым значение авторской воли и замысла (завершения, соответственно – подлинности, собственноручности); не случайно книга открывается фотопортретом зрелого писателя на суперобложке и молодого – на фронтисписе. Суперобложка притенена, тонирована желтым, также неся семантические оттенки документальности, едва ли не архивности. Этим же принципом продиктован выбор иллюстраций – перед нами семейные фотографии, черновики и рисунки автора, все, что сохраняет значение индивидуальности. Это не иллюстрированная история успеха, как в томике «ЖЗЛ», не работа современного художника-иллюстратора, как в серии «БВЛ» (художник В. Горяев), не монтаж изопродукции в стиле эпохи, как в некоторых других книгах «БВЛ», скажем, Констебль и Тернер в «Поэзии английского романтизма» или испанские мастера нашего столетия – в томе «Испанские поэты ХХ века».
В объемистом для автора-современника Приложении – не только обзорная статья специалиста по американской словесности, но и подготовленный им путеводитель по романному и новеллическому миру Фолкнера – своего рода словарь-справочник героев писателя и связей между ними. Это придает героям статус документированного существования, возвращая права своеобразной реальности миру культуры, рукотворному, выдуманному. Иными словами, культура становится реальностью исторического действия – не единственным для всех, нормативным
