Шрифт:
Закладка:
К нынешнему дню книжная торговля в том виде, в каком она существовала по крайней мере до начала 1970‐х гг. (наличие известного выбора книг при сравнительно доступных ценах), фактически разрушена. По данным всесоюзного исследования ВЦИОМ (сентябрь 1989 г.), лишь у 14% читателей нет проблем с выбором книг, поскольку они могут «достать любую». Эффективность действующих каналов приобретения книг распределяется следующим образом (в % к числу ответивших):
Таким образом, обычными книготорговыми каналами к населению поступает сегодня не более четверти всех книг, которые реально интересуют читателя, важны для него и представляют собой предмет целенаправленной покупки. Прочее же – всего лишь навязанная замена. При этом 10% книг приобретаются с двойной переплатой, 7–8% – с трехкратной, 3,5% – с переплатой в 4–5 раз, 1,5% – с переплатой в 6–10 раз и свыше, 1% – с более чем 10-кратной переплатой.
Иными словами, более трех четвертей книжной продукции не пользуется особым спросом, а потому в дальнейшем и не участвует в системе реального потребления – сложных и взаимосвязанных структурах перераспределения, перепродажи и т. п., т. е. всем том, что собственно и составляет сферу деятельности книжной публики.
Этот вывод заставляет перепроверить и общие декларации о наличии совокупного фонда книг, находящихся в домашних библиотеках страны. Ответственные лица из Госкомпечати СССР, постоянно выступающие с докладами об успехах отрасли, называют разные цифры: и 60 млрд книг, и 55, и 40 и т. п. (в последнее время чаще других приводится цифра 35 млрд экз.). Все это сопровождается нравоучительными пассажами и сожалениями о неразумном поведении читателей, гоняющихся за модой, но практически не читающих приобретаемые книги. Важно понять, как получена эта цифра. Способ ее выведения достаточно бесхитростен: складываются все тиражи начиная с 1918 г. и отсюда высчитывается книжный фонд государственных и общественных библиотек (это дает примерно 65 млрд экз.). Все прочее – чистые рассуждения и прикидки.
Исследования ВЦИОМ позволяют дать гораздо более точные данные о наличии книг в семейных собраниях. Результаты этой работы говорят о крайне тяжелых социальных и культурных последствиях, к которым приводит сегодня монополизм соответствующих ведомств (и центральных, и республиканских). Размеры потребляемой книжной продукции оказались в 3–4 раза меньше, чем те, которые приводятся чиновниками. Общий объем книг у населения составляет не более 14–14,5 млрд томов (примерно по 50 книг и брошюр на душу, включая младенцев). Это означает, что ¾ всего книговыпуска за годы советской власти (главным образом, конечно, начиная с 1960‐х гг., когда собственно пошел массовый поток издательской продукции) в лучшем случае стало макулатурой, в худшем – просто выбрасывалось в помойку.
Доля же книг, реально включенных в динамику книжной культуры, не превышает, как уже говорилось, четверти всего книговыпуска, а в стоимостном выражении оборот ее перераспределения равен примерно 1,2–1,5 млрд рублей (примерно 55–65% всей суммы отраслевой книгопродажи). Черный рынок в собственном смысле составляет лишь часть этой системы: на него приходится примерно 50–54% всего объема переплат за книги. Иначе говоря, его объем в стоимостном выражении равен 0,6–0,8 млрд рублей.
Если учесть, что подавляющее большинство книг, попадающих в структуры неформального распределения, вышло не ранее 1980 г., то все сказанное собственно и означает полный развал всей государственной издательской системы и механизмов ее управления. Фактически система Госкомпечати СССР в условиях кризиса последних лет не нашла ничего лучше, как частично включить в свою деятельность элементы спекулятивного и чернорыночного перераспределения и тем самым – узаконить их. Реального эффекта для населения эти меры не дали и дать не могли, поскольку они, с одной стороны, лишь расширяют сферу дефицитных отношений и теневого потребления, стабилизируя структуры черного рынка, выступающего своеобразным биржевым механизмом ценообразования, а с другой – адаптируют систему (включая собирателя и читателя) к вновь выходящим книгам, не определившимся по действующему курсу. Иными словами, включение элементов теневой экономики спасает ее и продлевает ей жизнь. В отношении же динамики собственного культурного процесса это ведет к культурному мародерству издательских монополистов, паразитирующих на прошлом за счет выпуска книг ранее не издававшихся писателей, лишая этим нынешние творческие группы необходимого им будущего.
Результатом многолетней дефицитной политики в книгоиздании стали жесточайшее социокультурное неравенство, дискриминация отдельных групп и слоев, далеко зашедшая деформация культурного наследия.
Сегодня менее 7% семей обладают более чем 40% всех книг (5,7 млрд томов). Другие 28% семей владеют еще половиной совокупного книжного фонда (7 млрд томов). Итого, на полках 35% семей сосредоточено свыше 90% всех имеющихся на руках у населения книг, тогда как почти две трети семей владеют лишь 10% книгопродукции (в основном это учебники, школьная классика, справочная литература). Если говорить более детально, ситуация выглядит так:
Потенциал сопротивления и источники динамики
Объем личного (семейного) культурного достояния варьируется по национальным регионам страны. Дело не только в том, что различны их культурные традиции – разнится степень их социальной и культурной независимости от гнетущего диктата центральной власти. Последний наиболее истребительно сказывается в славянских регионах – на Украине и особенно в Белоруссии, накапливает глубинные конфликты в Средней Азии, существенно слабея в Прибалтике и Закавказье. Сравним ситуацию в центре с национальными окраинами, добившимися сравнительной культурной автономии от центра (данные в % по вертикали):
Но нынешний уровень сопротивления ведомственному диктату центра и соответственно иммунитет, жизнеспособность национальных культур от региона к региону различаются (отсюда и разное выражение этого в национальном книгоиздании). Возьмем два принятых в мировой практике показателя – число названий книг и брошюр на языке основной национальности в расчете на миллион коренного населения (степень разнообразия культурной продукции) и число их экземпляров в расчете на одного человека, принадлежащего к коренной национальности той или иной союзной республики (доступность текстов для чтения). В 1988 г. (а эти данные на протяжении последних лет не менялись) два наших показателя равнялись (в порядке убывания):
[179]Будь это данные только о книгоиздании, мы бы здесь увидели явственную тенденцию к подавлению национального своеобразия, вытесняемого государственно-идеологическим монополизмом. Но стоит наложить эти цифры на карту национальных конфликтов последних полутора лет, как становятся очевидными далеко не случайные, не локальные и крайне опасные, кровавые последствия подобной политики. При этом насильственная русификация не означает приобщения к наиболее сложным и глубоким, этически богатым традициям русской культуры – напротив, это нищенский набор школьных сведений и идеологических догм, разрушительных по отношению к ядру традиционной культуры и морали. Опыт социологических исследований свидетельствует, что разрыв между массой и интеллигенцией в зонах национальных конфликтов (в Казахстане, Узбекистане, Киргизии, Азербайджане и др.), в частности, обусловленный книжной политикой, приводил к наиболее жестоким формам межнациональных столкновений. Противоположный пример цивилизованного обсуждения проблем и задач дает Прибалтика.
Но подавление национальных традиций чаще всего идет рука об руку с попыткой вытравить общечеловеческие тенденции развития цивилизации. Это можно показать на нескольких примерах книгоиздания для детей. Возьмем две наиболее различающиеся между собой точки социального и культурного развития – Казахстан и Эстонию (различия были бы резче, если взять образ жизни только коренного населения – в Эстонии оно составляет 2/3 населения
