Я взяла в ладони ее голову и повернула к себе, так, чтобы она не могла отвести глаза.

– Мистер Браунинг умер. Ваши люди убили его, ударив головой о камень. Ты меня понимаешь? Он был тебе другом. Он был к тебе добр. Он был добрым, благородным человеком. А теперь он мертв. Убит. Ни за что ни про что.

Девочка кивнула, по щекам ее покатились слезы.

– И моя мама мертва, – прошептала она, – и сестра…

– Все это так, миленькая, – сказала я. – Их тоже ни за что ни про что убили плохие люди. Нед и остальные вернутся сюда с мексиканскими солдатами и американцами. Им нужен тот мальчик, Джералдо. Если ты его не выдашь, многие из твоего народа умрут. Прошу тебя, мне нужно поговорить с твоим дедушкой.

Перед вигвамом белого апача женщина разводила огонь. Рядом с ней стояла колыбелька, в которой дрыгал ногами симпатичный улыбчивый малыш. Девочка поговорила с женщиной, та что-то быстро ей возразила и махнула рукой, позволяя нам войти. Вид у нее был такой, словно те, кто в вигваме, внушали ей глубокое отвращение и она не желала иметь с ними ничего общего.

Внутри было темно, мерзко пахло. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела Джозефа и белого апача: они спали ничком, уткнувшись лицами в одеяло. Между ними валялась не до конца опорожненная бутылка мескаля. В глубине вигвама по-турецки сидела слепая старуха Сики, уставившись перед собой ничего не видящими белесыми глазницами. Девочка негромко заговорила с ней. Старуха улыбнулась и ответила на ее приветствие.

Я осторожно потрясла Джозефа за плечо. Наконец он разлепил веки. Несколько минул он смотрел на меня пустыми глазами, словно пытаясь припомнить, кто я такая, потом с трудом перевел себя в сидячее положение. При этом взгляд его по-прежнему был пустым и больным.

– Где мой внук? – спросил он.

– Он сейчас в безопасности, – ответила я. – Однако пока вы вчера вечером напивались, его подвесили за ноги над костром. Если бы не Нед, они поджарили бы его мозги.

– Я не притрагивался к спиртному с тех самых пор, как мы с моим другом Харли Роупом напились в его лачуге в Уайт-Тейл, – проговорил Джозеф. – В тот раз Харли вышел пописать, а кончилось тем, что он выбрался на шоссе и улегся там спасть. Перед рассветом его переехал грузовик. Харли в то время был моим лучшим другом. Мы с ним бок о бок проехали как разведчики всю Флориду, Алабаму, Оклахому. Раз в неделю я приходил в его лачугу и мы вдвоем напивались. Но когда Харли погиб, я решил никогда больше не пить.

– Что же заставило вас пить вчера, Джозеф? – спросила я.

Он долго молчал, глядя в пространство пустым взором. В конце концов кивнул и сообщил:

– Мне было очень плохо.

– И как вам сейчас?

Он слабо улыбнулся:

– Не слишком хорошо.

– Отчего вам было плохо?

– Это давняя история…

– Расскажите.

Он посмотрел на белого апача, все еще скованного тяжким сном.

– Этого мужика зовут Чарли, – с казал Джозеф, – Чарли Маккомас. Я похитил его, когда он был ребенком.

– Да, я слышала, вчера вы об этом говорили, – сказала я. – И читала о маленьком Чарли Маккомасе, похищенном апачами неподалеку от Силвер-сити в Нью-Мексико, в шестилетнем возрасте. Во время похищения родители были убиты. А мальчика так и не нашли.

– Это потому, что он был здесь, – сказал Джозеф.

– Вы уверены? Это точно он?

– Еще бы, – с казал Джозеф. – Я его похитил. Я убил его мать.

Теперь, Недди, последует история маленького Чарли Маккомаса, которую я собрала по крупицам и из того, что рассказал мне о его похищении Джозеф, и из того, что поведали сам Чарли, его апачская мать Сики и наша девочка Чидех – его внучка и ваша жена. Они рассказывали мне это понемногу и в разные дни. И вот что получилось. Разумеется, как в большинстве коренных культур, это сугубо устное предание, из тех, что передают из поколения в поколение, при этом каждый рассказчик немного видоизменяет и украшает предание на свой лад, и в конце концов уже трудно понять, где кончается правда и начинается легенда. В этой истории дело осложняется еще и тем, что я позволила себе кое-что присочинить, чтобы заполнить лакуны повествования. В этом мало научного, но зато вам предстоит интересное чтение. И пусть меня под фанфары выгонят из профессии, и пусть никто из коллег не подаст мне руки, но за то недолгое время, что я провела среди этих людей, я убедилась, что гораздо точнее описывать их на основе воображения, чем на основе голых фактов. Итак, без дальнейшей саморекламы…

Маленький Чарли Маккомас c родителями ехал в фургоне из их дома в Силвер-сити в Лордсбург. Стоял конец марта 1883 года, и Маккомасы остановились отдохнуть и поесть в тени грецкого ореха. На десерт у них был припасен вишневый пирог, испеченный доброй женщиной, хозяйкой постоялого двора «Горный приют», где они накануне ночевали. Чарли там играл с детьми хозяйки. Когда они уезжали из «Горного приюта», пирог был еще теплый. Чарли всю дорогу принюхивался, так дивно он пах.

Так вот, они остановились поесть под грецким орехом. Был чудесный весенний день, мать достала корзину с провизией из фургона, расстелила под деревом красную клетчатую скатерть и разложила еду. Они уселись вокруг скатерти по-турецки, Чарли помнит, что подумал: «как индейцы». Они ели жареную курицу, крутые яйца и свежий хлеб. Отца Чарли немного побаивался – серьезный суровый человек. Зато мама была красивой, веселой и живой, прекрасный противовес своему суховатому мужу. На пикнике им было очень хорошо. Вот вишневый пирог достали из белой салфетки, в которую он был завернут. Чарли дождаться не мог, когда ему дадут кусочек. Он ждал этого пирога все утро.

Но Чарли Маккомасу не довелось отведать пирога. Потому что в мироздании разверзлась воронка, в которую моментально засосало весь его мир, как сливное отверстие раковины засасывает. Лошади в своих оглоблях внезапно задрали головы и тихонько заржали. Чарли и его родители тоже посмотрели наверх и увидели, что по арройо к ним с грохотом спускаются апачи. Они пустили лошадей вскачь и вопили, как будто вырвались из ада. Эта манера впоследствии стала для Чарли привычной, но тогда показалась страшной и дикой.

Подковы лошадей апачей подняли такую тучу пыли, что казалось, будто они скачут в тумане, поэтому Чарли даже не особенно испугался, так заворожило его зрелище скачущих к ним «взаправдашных» индейцев.

Отец