– Не знаю, Гарольд. Думаю, они бросятся в погоню.

– Да, этого следует ожидать, – согласился он. Потом пожевал немного вяленого мяса, я попыталась предложить ему лепешку. – О х, Боже мой, жесткая какая! – проговорил он. – Ничего не стоит зуб сломать, и я, кажется, сломал.

– Вам, наверное, лучше еще поспать, – предложила я.

– Я очень устал. Глаза сами закрываются.

– Я тоже устала, – призналась я. – Я принесла нам одеяло. Простите за такую просьбу, Гарольд, но, надеюсь, вы не будете возражать, если я лягу рядом с вами. Очень тут холодно.

– Я вовсе не возражаю, Маргарет, – с казал Браунинг. – Мне это очень приятно.

И вот я примостилась за спиной Браунинга, укрыла нас обоих одеялом, обхватила его рукой и прижалась к нему.

– Пока мы не уснули, расскажите немного о своей жизни, Гарольд, – попросила я. – Хоть что-нибудь… Вы не говорили, были ли вы женаты, была ли у вас семья.

– Моей семьей всегда были мои хозяева, мисс, – ответил он.

– А вы были влюблены, Гарольд?

– Да, Маргарет, был. Один раз.

– Расскажите мне о ней.

– Хорошо, Маргарет. Я рассказывал вам, что провел несколько лет в Африке с моим прежним хозяином, лордом Кроули? Да, в Кении. Лорд участвовал там в добыче золота. В первый раз мы туда приехали… я думаю, в… 1921-м. Прожили на континенте первую половину 1920-х… Славное было время…

И Браунинг принялся рассказывать мне историю женщины, в которую был влюблен.

– Наша любовь была запретной, Маргарет, – сказал он. – Она была африканкой, из племени кикуйю, и работала служанкой у одного из младших партнеров по бизнесу моего господина. Она была так волшебно красива…

Браунинг говорил тихо, припоминая подробности своей запретной любви, мало-помалу он перешел на шепот, а потом его речь прервалась и он погрузился в сон. Я тоже уснула, все так же прижимаясь к нему и обхватив его рукой. Когда я проснулась, Луна уже спустилась к горизонту, занимался день. По холоду, шедшему от тела, которое я все еще обнимала, я догадалась, что Браунинг умер.

Я немного посидела с ним в пещере, чтобы просто побыть с ним, мне претила мысль оставить его одного. Я разговаривала с ним, рассказывала такие вещи, которых не рассказывала никому и никогда. И я плакала по милому, дорогому Браунингу. А в поселке под нами занимался день и стояла мертвая тишина. Я подумала, как просто было бы мне сейчас уйти отсюда. Вот только я не знаю, куда идти. И, разумеется, я и дня не провела бы на свободе, они поймали бы меня и привели обратно. Странно, но несмотря на горе, причиненное смертью Браунинга, в обществе его мертвого тела я почему-то стала меньше бояться. Мне стало немного легче, потому что теперь предстояло беспокоиться только о самой себе. Я решила, что обязательно надену свою профессиональную «шляпу» и, точно так же, как вы, Недди, прячетесь за свою камеру, обрету некоторую иллюзию безопасности. Еще один урок, который я вынесла из жизни на Амазонке: туземцам нельзя дать заметить даже тени вашего страха, потому что показать слабость – значит спровоцировать агрессию.

Я снова спустилась в поселок. Солнце уже поднялось, и последние вчерашние гуляки расползлись по своим вигвамам, а те, кто уже проснулся, так сильно страдали похмельем, что не обратили на меня внимания. Я поставила себе целью отыскать девочку и, если получится, Хесуса, и убедиться, что он в безопасности. Я не представляла, где его искать, поэтому решила последовательно заглядывать в каждое попадавшееся на моем пути жилище – хоть хижину, хоть вигвам. Но гораздо раньше, чем я нашла тех, кого хотела, я наткнулась прямо на Индио Хуана.

Он сидел на земле перед одним из вигвамов и, похоже, пытался заставить себя проснуться. Вид у него был полупьяный и какой-то ошалелый. Заметив меня, он посмотрел на меня убийственным взглядом и с трудом встал на ноги. Мне следовало немедленно убежать, но вместо этого я глупейшим образом упорно продолжала стоять на месте. Я считала его виновным в смерти Браунинга, поэтому горе и гнев пересилили страх, который я в тот момент испытывала. Он двинулся в мою сторону, я чувствовала его отвратный запах – кисло-сладкую смесь паров алкоголя, рвоты, которой был замаран перед его рубахи, и еще какой-то более глубокий запах, запах гнили, который показался мне запахом его злой душонки. Он протянул ко мне руки.

– Has vuelto con Indio Juan, mi esclava bonita, – проговорил он. – Вернулась к своему Индио Хуану, моя хорошенькая маленькая рабыня.

– Пошел в задницу, грязная свинья! – Я ударила его со всей силой, на какую способна.

Даже в своем полупьяном состоянии Индио Хуан оказался способен двигаться так быстро и так грубо, что уже через мгновение я была побеждена. Он схватил меня за волосы, швырнул на землю, а сам навалился сверху. Он некрупный мужчина, ниже меня ростом, но я была поражена его животной силой. Я укусила его, и он сильно ударил меня по лицу. Потом схватил за горло, чтобы не дать закричать, порвал блузку и раздвинул мне ноги. Не в состоянии справиться со сложной застежкой моих бриджей, он вытащил нож, явно намереваясь просто-напросто разрезать их. В этот момент я поняла, что умру, и испытала странное чувство отрешенности. Помню, о чем я тогда думала. Ну да, я думала о том, почему женщин-этнографов не допускают до полевой работы. В следующий миг я услышала глухое звяканье бьющегося стекла, и Индио Хуан на мне обмяк. Я посмотрела вверх. Над нами стояла la niña bronca, держа за горлышко одну из пустых бутылок Толли.

– Надеюсь, ты убила ублюдка, – выговорила я.

Мы с девочкой сидели по-турецки в вигваме. Я умылась из ручья и переменила порванную рубаху. Та сторона лица, по которой ударил Индио Хуан, распухла, говорить мне было трудно. Перед входом в вигвам девочка развела небольшой огонь и поставила кипятить воду.

– Куда ты ночью ходила? – спросила я ее по-испански.

– Отвела нескольких девочек спрятаться в пещеру, – ответила она. – Когда такое творится, никто не может быть в безопасности. Плохие вещи случаются.

– Ты знаешь, где Джозеф? – спросила я.

Она кивнула.

– А Хесус?

– Он убежал вместе с остальными.

– Так ты знаешь, что Нед и остальные убежали?

– Я говорила с ними, перед тем как они ушли.

– Ты знаешь, что мистер Браунинг умер?

Девочка посмотрела в сторону, в ее глазах мелькнул страх. Я вспомнила, что апачи испытывают ужас перед мертвецами, они считают, что даже упоминание имени умершего способно вызвать его