самому начинает казаться, что он утратил свое место в жизни. Он обезличен, и его борьба с представителями советской власти выливается в обреченный поединок еврея с системой. Повторим, что последний поступок Левитина вызван желанием мести и выполнен по расчету. Суть, пожалуй, в том, что сама мысль об отмщении огнем и пожаром выстроена не по канону русского классического романа, который был воплощен в творчестве Льва Толстого и к которому так стремился Василий Гроссман.

Главный герой Шраера-Петрова наделен мировоззрением, пропитанным русской культурой. Русская литература занимает в «Докторе Левитине» особое, привилегированное положение. Несколько тем, например безумие героев и разрушение семьи, связывают «Доктора Левитина» с русской классической литературной традицией XIX и XX веков. Безумие Левитина, замученного государством, заставляет вспомнить пушкинский «Медный всадник», где мечты Евгения о семейном счастье попраны Петром I: царь (в этом парадокс) за век до рождения Евгения основал столицу России в зоне наводнения и тем самым предначертал события, которые разобьют все устремления этого маленького человека. Тема безумия также в целом связывает главного героя с городскими интеллигентами из вымышленной вселенной Гоголя и Достоевского, склонными к саморазрушительным действиям в тех случаях, когда желания их разбиваются о жестокую реальность. Еще одна тема, связывающая «Доктора Левитина» с русской классической традицией. – это разрушение семьи. Например, уже в «Анне Карениной» кодифицированы темы, присутствующие в романе Шраера-Петрова, такие как супружеская измена, тревоги за будущее ребенка (например, переживания Анны за сына и заботы Долли о детях) и страдания сломленного человека – Каренина (или Герберта Левитина). Традиционалисты винят современную жизнь, смену внешних ценностей и представлений, но невозможно игнорировать и роль внутреннего, обусловленного сюжетом стресса, который очевиден у основных персонажей «Доктора Левитина».

Еще одна тема, связывающая роман с русской традицией, – это вопрос о жизни, тексте и отношениях автора с его персонажами. Я уже упоминал erlebte Rede — прием, который авторы используют, чтобы дать голос внутренней жизни своих персонажей. Из короткого автобиографического романа Шраера-Петрова «Странный Даня Раев» я помню, как во время войны его ребенком увезли из ленинградской квартиры; три военных года он провел в глухой уральской деревне, отец же его, боевой офицер, сражался с нацистами на фронте[176]. Там, в деревне, еврейство эвакуированного мальчика не имело почти никакого значения, хотя черные волосы и смуглая кожа все-таки выделяли его среди других детей. При этом будущий писатель с матерью, как и все остальные деревенские жители, купили поросенка и откармливали его все лето, чтобы осенью забить на мясо. В Ленинград они вернулись из эвакуации весной 1944 года, после снятия блокады. Шраер-Петров завел дружбу с местными хулиганами в Лесном (районе Выборгской стороны); разрушенные бомбежкой здания стали для них территорией для игр, выдумок и приключений.

Шраер-Петров поступил в медицинский институт и вступил на литературное поприще в начале хрущевской эпохи. Как мне представляется, он был взбудоражен оттепелью. В советское общество начали просачиваться подлинные сведения о сталинизме; появлялись надежды на то, что грядут перемены. Когда в 1964 году к власти пришел Брежнев, Шраер-Петров был уже молодым врачом-исследователем и профессиональным писателем. Как и большинство представителей либеральной советской интеллигенции, он слишком многим дорожил, чтобы высказываться публично по поводу вторжения в Чехословакию, хотя, конечно же, советским захватчикам доставалось в кулуарных разговорах с друзьями. В январе 1979 года Шраер-Петров и его жена впервые подали заявление на выезд из СССР. Хотя временные параметры не совсем совпадают, но желание уберечь сына Максима, которому тогда было одиннадцать лет, от службы в армии, видимо, стало одним из факторов, толкавших Шраера-Петрова к эмиграции. В отличие от Левитина, Шраер-Петров сумел пережить все лишения и невзгоды отказничества и после более чем восьми лет ожидания вместе с женой и сыном покинуть СССР в 1987 году. В США его ждала новая карьера ученого и писателя.

Как бы то ни было, я позволю себе еще раз задуматься о структуре романа «Доктор Левитин». Почему автор выбирает в качестве главных героев таких неудачников? Почему ему интересны судьбы самоубийц, поджигателей? Не уверен, что это типично русская литературная предрасположенность, однако подобное можно найти и у знаменитых русских писателей. Возьмем для примера Владимира Набокова. Русские герои его романов «Защита Лужина» и «Пнин» – люди обыкновенные и даже в чем-то ущербные в сравнении с их всесторонне одаренным создателем. По сути, один из основных приемов в этих романах заключается в том, что в лингвистическом смысле автор на много световых лет обогнал главных героев[177].

То же самое можно сказать и о герое отказнического романа Шраера-Петрова. Доктор Левитин наделен многими талантами автора, но далеко не всеми. У него нет художественного дара его создателя, а именно дар (в моем прочтении) составляет разницу между человеком, который надламывается под бременем отказа, и человеком, который выдерживает всё, чтобы жить и выжить и в итоге уехать из СССР. Разумеется, Россию покинули и многие люди, не обладавшие литературным талантом, однако интеллигент-отказник, человек, наделенный гордостью и достоинством, вынужден был терпеть особую боль. Это отчетливо видно в романе «Доктор Левитин». Литературные навыки выживания принадлежат автору, Давиду Шраеру-Петрову, а не его герою и вымышленному двойнику. Вспоминается замечание Владимира Набокова, на сей раз – по поводу героя его русскоязычного романа «Подвиг»: «…among the many gifts I showered on Martin, I was careful not to include talent» («…в изобилие тех многих талантов, которыми я наделил Мартына, я намеренно не включил художественный дар») [Nabokov 1971: xiii][178].

Мы ожидаем, что произведение советского нонконформиста порвет со всеми авторитетами и предъявит нам модель свободной литературы, которая живет и мыслит вне главенствующих форм официоза. Однако в литературе отказа не столько утверждается свобода в абстрактном смысле, сколько провозглашается право на открытую конфронтацию с государством. Цель такой литературы – именно борьба с системой. Повторим ранее сформулированный вопрос: существует ли жанр «отказнического романа»? Мне кажется, можно утверждать, что подобный жанр существует, однако он не целиком литературен; одной ногой отказнический роман стоит в реальности. Например, авторитеты в «Докторе Левитине» Шраера-Петрова не всегда литературны. На деле в романе показано, что отказник – противник советского государства – может одновременно подчиняться авторитету русской литературной традиции и разными способами взаимодействовать с традициями русско-еврейской культуры. Именно поэтому роман Давида Шраера-Петрова об отказниках приглашает нас к пересмотру понятий «конформизм» и «нонконформизм» в их связи с советской и постсоветской литературной культурой.

Перевела с английского Александра Глебовская

Источники

Шраер-Петров 2004 – Шраер-Петров Д. Эти странные русские евреи. М.: Радуга, 2004.

Шраер-Петров 2014 – Шраер-Петров Д. Герберт и Нэлли. М.: