ещё вижу мою уютную комнатку на маяке, представляю, как моя машинка печатает сама по себе, а мои мысли отбиваются на белом, чуть пожелтевшем листе. Только звуки — как от настоящих, настоящих клавиш фортепиано. Не просто дробь ударов — а музыка. Каждая буква — она ведь имеет свой звук, а лист — это по сути как нотная грамота, которую, если правильно читать, если вчитываться, то всегда слышишь музыку.

Мои пальцы рождают мелодии.

Я ведь всегда хотела быть музыканткой, только не было у нас ни гитары, ни пианино, а скрипку — ну, её я забросила.

Набирать текст для меня — это сродни созданию настоящей, гармоничной симфонии, симфонии в до-миноре, переходящую сначала в си-бемоль, а оттуда — в соль.

Когда я думаю о своей жизни, о себе — да, она представляется мне в миноре. Не в зловещем, но — мягком, меланхоличном.

В который я могу погрузиться. Который позволяет мне ни о чём не думать.

Не осознавать действительность, происходящую в этот момент вокруг меня.

Кристина.

Прости, пожалуйста, что я подвела тебя. Что нас разлучили настолько подло, настолько внезапно.

Я… Я правда была не готова к подобному. Я думала, что пережить ночь — это всё, этого будет достаточно.

Как же я ошибалась.

Я ещё думала просить тебя, чтоб ты не открыла дверь.

Это не я тебя убедила. Слова вырвались, хотя я их не говорила. Это место заставило меня так сказать.

Я уже стала частью Околицы? Настолько, что не осознаю, что творится вокруг?

Ведь… С моим телом, с моей оболочкой сейчас что-то, да происходит. Что-то далёкое. Что-то, чего я даже не вижу, чего я не чувствую. Не хочу видеть и ощущать.

Меня как будто бы и забрали и отпустили.

Именно так ощущают себя идущие на казнь?

Я не знаю.

Я уже ничего не знаю.

И даже совсем не хочу курить. И не могу дотянуться до звёздочек, чтобы рассыпать их здесь. Дать самой себе время на перерыв. Время на отдохнуть и подумать.

Время, время, чёртово время, проклятое время.

Его всегда недостаточно.

Его всегда нет.

Оно всегда для меня потеряно.

Я слышу капли дождя. Ощущаю влагу на щёках, ладонях. Чувствую, как воздух вокруг меня становится мягче. Приятный, даже сладковатый на вкус.

Такой запах был от булочек, которые любила печь наша бабушка. Булочки такие с корицей, изюмом.

Как же я их обожала!

Одно меня сейчас радует: меня ведут домой, но не туда, не в пыльный и душный Алчевск.

Мы идём к домику моих дяди и тёти, у которых часто гостили всё лето. Где-то среди вековечных былинных гор. На милом, уютном западе.

Где-то, рядом с болотами.

Я ведь действительно узнаю места, по которым сейчас иду. Даже вижу тропинку и знак опасности: «Болотные топи».

Где-то здесь я и встретила ту подругу, с которой мы вместе сбежали.

Неужели моя жизнь зациклена, повторяется из раза в раз?

Отчего у меня странное, гнетущее чувство, что всё происходящее — это такое, что уже со мной было? Что сейчас — это новый виток, новый цикл, чей финал мне смутно известен.

Но как же тогда с Кристиной?

Ведь раньше её точно не было.

Я бы её запомнила. Я бы точно-точно её не только запомнила — но и вспомнила всё, что меня с ней связывает.

Я ведь только столкнулась с Тётушкой на пороге квартиры — и всё. У меня опустились руки. Меня как будто сковало. На шею будто набросили тугую петлю, затянули — и под штыки толкают на казнь.

И я опять иду по этой дороге — и совсем не чувствую за собой никакой вины.

Я не виновата ни в чём. Я ничего не сделала.

Я признаюсь в том себе, раз за разом. Я чётко понимаю это — и всё равно опять возвращаюсь сюда.

Тётушка меня что-то спрашивает — а из её губ я слышу мелодию. Нервную, раздражительную, как от расстроенной скрипки, которая в вечной депрессии. Которой уже ничем не помочь.

Не могу это слушать. Только больше закрываюсь в себе.

Мой маленький домик с видом на небо.

Мой маленький домик с видом на море.

Там, должно быть, сейчас светло. У маяка даже ночью нет места для темноты: там и огромный фонарь, и россыпь крохотных звёзд, и вечно полная, тёплая, ясная, такая манящая луна, чей свет отбрасывает тень дороги сквозь пучины грозных, бушующих вод.

Я очень хочу просто уйти по этой дороге. Чтобы меня здесь не было.

Чтобы меня никогда, нигде не было.

Просто в ночь, просто в море.

Чтобы воды приняли моё тело, а ветер — подхватил мысли. Принял к себе мою душу.

Я уже не хочу тепла.

Не хочу, чтобы кто-то был рядом.

Ещё вчера я была полна сил и воли стоять на своём, бороться, идти до конца.

… И… Этот конец настал?

Одна ошибка — и всё? Я разгромлена? Я опять всего лишь жертва, отданная глумливому палачу? Скорбная Мария в одиночной камере?

Я опять остаюсь одна.

***

Длинная дорога через густой и, кажется, бесконечный и светлый лес.

Босая старуха в рубище, и её голова укрыта грязным платком.

Ничего она уже не говорила к Лизе, даже не держала её — просто шла рядом с ней.

Лиза обнажена. Ветки и мелкий сор мешаются, колют стопы. Холодный и сухой ветер как будто врезается в плечи, оставляет на них новые рубцы.

Воздух тяжёлый. Нос режет резкий запах палёной древесины, гари и копоти.

Не близко, где-то там, в отдалении. Но очень сильный, очень настойчивый, яркий запах. Но от него не тревожно. Только немного глаза слезились, хотелось часто моргать.

И в то же время всё тело — такое лёгкое! Такое неощутимое.

***

Мы идём на пожарище. Но я знаю, что увижу там небольшой и уютный домик.

И что в окнах — зажжённый свет.

Что из трубы валит дым, что внутри — тепло, хорошо и спокойно. Что уже в сенях я услышу любимый аромат пирожков с корицей. Что тётя меня обнимет, дядя — возьмёт мои чемоданы, предложит пойти к столу.

Что брат подбежит ко мне, будет долго расспрашивать: «Как там дела в твоём большом городе?», а я засмеюсь и отвечу: «Да всё по-старому, одна пыль и скука».

Если я уже знаю всё это, для чего всё опять повторять?

***

Лиза стиснула руки. Приказала себе остановиться — но ноги её не послушались, сами